Надежда Малыгина - Двое и война

Дорога идет на Москву. Твой полк должен задержать вражеские войска, пока части армии, истерзанные в тяжелых неравных боях, успеют отойти и хоть как-то закрепиться на новых рубежах. Главное — продержаться! Командующий армией, который несколько дней назад вручал тебе орден Красного Знамени, так и сказал, отдавая сегодня этот приказ: «Задержать немцев любой ценой!»

Прежде чем уйти с твоего КП, комдив полковник Северинов молча обнимает и трижды целует тебя. С тобой прощаются командиры соседних полков. Последним подходит майор Сергей Молодцов. Большой, уже немного грузный, с гривой каштановых вьющихся волос, он своей непосредственностью, непринужденностью, простотой, своим открытым сердцем и веселым, общительным нравом походил на ребенка, счастливого, беспечного. Даже кровопролитные бои, тяжелые потери и отступления, почти до неузнаваемости изменившие характер и внешний облик всех — и бойцов, и командиров, — словно бы не коснулись его. Он мрачнел, задумывался, негодовал, но тоже по-детски: проходила минута-другая — и майор опять смеялся, шутил, говорил весело, громко и так же весело, быстро двигался.

Вы подружились еще в училище. У курсантов не так уж много свободного времени, и, когда оно выпадало, ты любил читать, уединившись, решать шахматные задачи, а более всего — бродить по городу. В минуты неторопливой, вроде бы бесцельной ходьбы хорошо думается. Но Серега Молодцов, которого одиночество томило, всегда в таких случаях оказывался рядом.

— Читай вслух, а? — просил он. Требовал: — Научи-ка меня играть в шахматы! — Удивлялся: — Чего ж ты один пошел? Я же всегда готов с тобой…

Стоило тебе исчезнуть на минуту, как Серега начинал поиски, а найдя тебя, попрекал:

— Тоже мне — друг! Я тут хожу, неприкаянный. Жду, ищу, у всех спрашиваю…

Однажды, рассердившись, ты сказал, что так растворять себя в дружбе немыслимо, недопустимо. Наговорив ему много горьких слов, ты испугался, что Серега обидится, уйдет.

Он не обиделся и не ушел. Он удивился. И, удивленный, спокойно, серьезно, словно объясняя что-то само собой разумеющееся, что и объяснять-то неловко, ответил:

— Друга я себе ищу. Выбираю. Однажды и, может быть, на всю жизнь. По крайней мере хочу, чтоб на всю жизнь. И если уж выбрал, то не стесняюсь слить — не растворить, а слить, — подчеркнул он, — свою волю, свои желания с волей и желаниями своего единственного друга. Вот так, мой милый…

После этого Серега стал сдержаннее. Он уже не выговаривал тебе за разные короткие отлучки, хотя видно было, что это дается ему нелегко. Но именно после этого разговора ты оценил Сергея Молодцова и скоро привязался к нему настолько, что сам испытывал необходимость всегда быть с ним. И потом, после училища, где бы ты ни служил, никто никогда не мог заменить тебе Серегу. Будучи уже командиром роты и находясь в пятнадцати минутах езды от столицы, ты подал рапорт с просьбой перевести тебя в Забайкалье, в полк, в котором — тоже ротным — служил твой верный и преданный друг.

И вот сейчас вам предстоит расстаться. Оба военные, оба командиры полков, вы понимаете: вероятно, навсегда.

— Просил, чтобы оставили мой полк, но… командование решило иначе. «Он лучше сумеет распорядиться своей жизнью и жизнями бойцов», — сказал про тебя комдив. Прости! — Молодцов обнимает тебя и тут же убегает. Ты глядишь ему вслед и с удивлением отмечаешь, что Серега-то, оказывается, сентиментален…

Над дорогой висят длинные пыльные шлейфы. Иногда из них выныривают машины, повозки, неровный строй усталых пехотинцев. Войска отступают.

Ты мысленно подсчитываешь, сколько часов сможешь продержаться. Главное — продержаться!

А сил так мало. «Задержать, задержать немцев любой ценой!» — все повторяешь ты слова приказа командующего армией.

По данным разведки, число солдат противника в девять раз превышает число твоих бойцов. Кроме того, у немцев много орудий и танков. И авиация, чего совсем нет у тебя.

Твоя артиллерия — четыре пушки: две семидесятишестимиллиметровые и две «сорокапятки». Расчеты «сорокапяток» должны бить по вражеским танкам прямой наводкой, иначе не возьмешь. Бойцы понимают серьезность положения и рассуждают спокойно и просто:

— Здесь задержим фрица мы. Дальше — другие, третьи. А заводы в тылу тем временем наработают всего, что требуется для хороших контрударов. Вот тогда и закатим мы фашисту бой! Вот тогда и попрем его с землицы нашей!

«Мы» — звучит в их устах как армия, народ, страна.

Грохот вражеского наступления приближается. Все явственнее орудийные раскаты, все сильнее сотрясают землю взрывы бомб.

Вот появились и танки. Они идут на больших скоростях. В люках торжественно, как на параде, стоят офицеры. И в этом, как и в быстром движении машин, есть что-то оскорбительное, будто гитлеровцы уверены, что наши войска не смогут оказать им сопротивления.

— Скоро идут, язви их в душу, — ругается один из бойцов.

— Сознают свою силу, — говорит другой. — Вишь, сколько их…

— Ну, мы заставим фрица попотеть!

Старший лейтенант, командир батареи — он находится на твоем командном пункте, — наблюдает за танками простым глазом. Медлит. А танки уже совсем близко.

— Батарея, к бою! — наконец подает он команду.

— Батарея, к бою! — кричит в трубку его телефонист, который сидит над аппаратом в углу окопа. И другой телефонист — уже на батарее, — высунувшись из своего укрытия, молниеносно повторяет донесенное до него проводом.

— Батарея, к бою! — тут же яростно выдыхает лейтенант, командир взвода, старший на батарее. — Бронебойным!.. Огонь!

Грохот сотрясает землю.

Наводчики, глаза которых словно припаяны к орудийным панорамам, торопливо крутят подъемные механизмы, стараясь поймать цель так, чтобы посланный в нее снаряд угодил в пушку, пулемет, в смотровую щель или хотя бы разбил гусеницу.

— Огонь!.. Огонь!.. Огонь!

От выстрелов откатываются и снова встают на место орудия.

Вот на поле боя, охваченном всплесками частых взрывов, замерла одна броневая машина… остановилась, уткнувшись пушкой в землю, другая… Третья застыла, окутанная крутым черным облаком дыма — облако это набухает, разрастается и вдруг лопается, выстрелив языками, бешеного черно-рыжего пламени.

— Огонь!.. Огонь!.. Огонь!

Сколько минут или часов длится эта артиллерийская дуэль?

Нет ни времени, ни пространства. Глаза следят за черными стальными громадинами. Мысли — только о них, идущих на тебя: надо успеть опередить!..

Расстояние между жизнью и смертью измеряется секундами.

Три-четыре секунды — наводчику: поймать цель и, раз она движется, упредить ее на половину ее же величины.

Эти же три-четыре секунды — подносчикам: одному — чтобы подать, а другому — взять у него и вложить снаряд в руки заряжающего.