Надежда Малыгина - Двое и война

— Да, отплясал, Иван Терентьевич, оттопал, — не слушая меня, твердит Ванюшка. — Все. Безногий. Калека. Эх!..

Разрезаю сапог, накладываю повязку, вместо шины прибинтовываю к ноге планшетку, снятую с убитого немецкого офицера, а сама все говорю, говорю. С преувеличенным интересом осведомляюсь, когда это он, Ванечка, успел стать сержантом — в боях или еще до них, там, в Подмосковье? Преувеличенно сердито ругаю комбата автоматчиков, действующих вместе с нашими танкистами, и его фельдшера: где у них санитары, где санинструкторы? Почему не вытаскивают, не перевязывают своих бойцов? А Петляков молчит.

— Ты что, в рот воды набрал, Ванечка? — преувеличенно весело спрашиваю я, поглядывая на танки — не загорелся ли, не остановился ли какой из них? Ну вот, так всегда… Надо тащить в укрытие Ванюшку, а тут остановился танк. Летел, словно ветер, и вдруг замер на месте как вкопанный. Значит, подбит. А экипаж, наверное, ранен…

Башня танка разворачивается вправо, и я вижу номер: 300. Твоя «тридцатьчетверка»! Пригнувшись, перебежками, к ней уже мчатся, торопятся солдаты в сине-зеленых мундирах. Еще минута — и будет поздно.

— Полежи тут, — прошу я Ванюшку и торопливо ползу на край поля. Слышу за собой спокойный голос:

— Что, фрицы? Прямо сюда?

— Тихо!

Немцы совсем близко, в нескольких метрах. Нас укрывает полоска истоптанной, полегшей ржи. Заметят или не заметят?.. Вытаскиваю пистолет, жду удобного случая. Сзади подползает запыхавшийся Ванюшка.

— Дай мне! — требует он. Наверное, просит гранату, А у меня только пистолет.

Стреляю в ближнего гитлеровца, в того, который, подняв голову, наблюдает за твоим танком, готовясь к очередному рывку. Кажется, попала: солдат ткнулся головой в землю и замер. Тот, что лежит рядом с ним, за грохотом боя не слышал, откуда прозвучал выстрел, и теперь наугад бросает гранату вправо. Мы вжимаемся в землю. А когда я снова подымаю голову, чтобы посмотреть на твой танк, к нему — справа, слева, спереди — ползут вражеские солдаты. И твой пулемет молчит — он уже не может достать их очередью, слишком они близко. Грохот боя — вой снарядов, свист мин, лязг брони, грохот орудийных выстрелов, тяжелое аханье взрывов — все будто прекратилось. Не в силах оторвать взгляд от ползущих гитлеровцев, спрашиваю Ванюшку:

— Где твой автомат?

Ванюшка не отвечает. Ожидая взрыва противотанковой гранаты, которую сейчас, сию секунду немцы бросят в твою машину, с ужасом закрываю руками уши, тычусь вспотевшим лбом в сухую колючую землю. Но взрыва нет.

Подымаю голову. Гитлеровцы уже на броне. Выдержка отказывает, и я стреляю в самого большого и рослого из них — расходую свой последний патрон. А с танка падают трое или четверо гитлеровцев, и это непонятно.

Только теперь сознаю, что слышала короткую автоматную очередь. Оглядываюсь. В двух шагах от меня лежит с автоматом в руках непомерно длинный Ванюшка Петляков. Грязный, скрученный бинт с запутавшимися в нем ржаными колосьями тянется за его толсто белеющей ногой.

— Гранаты есть? — тяжело дыша, спрашивает он.

— Нету. Ничего больше нету.

Солдаты, те, что после наших выстрелов распластались на жалюзи, и те, что скатились на землю, снова поднимаются, колотят прикладами автоматов по броне твоего танка. Вдруг резко и быстро откидывается круглая крышка верхнего люка, оттуда на мгновение выныриваешь ты, одну за другой швыряешь две гранаты. Осколочные — это хорошо. Но что, что ты делаешь? Ведь немцы на танке!

Однако случилось необыкновенное: ошеломленные этой неожиданной дерзостью, солдаты скатились с брони, бросились врассыпную. Часть их угодила под взрывы гранат. Остальных ты, снова высунувшись из люка — теперь уже с автоматом, скосил длинной круговой очередью.

Ванюшка тормошит меня, говорит что-то про паленое. Я слышу, но не могу оторвать глаз от твоей машины: боюсь увидеть тебя исчезнувшим в люке, боюсь, что кто-то из гитлеровцев успеет выстрелить, и твое безвольное мертвое тело рухнет в танк. Ты же, будто нарочно, до пояса высовываешься из люка, оглядываешь огромное, изъеденное воронками, густо искрапленное клубами белого и черного дыма поле боя. Только теперь замечаю справа у танка ребят: они натягивают гусеницу. Кто-то из них зажигает дымовую шашку, и густое белое облако, растекшись вокруг, укрывает вас. Успеваю увидеть, как, целый и невредимый, ты опускаешься в люк, и лишь теперь чувствую горячий запах жженого зерна. Слух ловит жадный треск огня. Позади яростно пожирает колосья и стебли ржи едва видимое, почти бесцветное пламя. Оно совсем близко — так близко, что, когда я оборачиваюсь, лицо мое обдает жаром.

Первый бой… Он продолжался почти двенадцать часов. После него ты стал называть танкистов орлами. «Мои орлы!» Эти два слова ты вставлял в любой разговор — с офицерами, с бригадным начальством, со мной.

«Мои орлы…» Мне странно слышать такое: ведь ты всего на четыре-пять лет старше самого молодого танкиста в батальоне. Замполит, зампострой, начальник штаба, помпохоз, зампотех, оружейник и ротные помпотехи — все старше тебя.

Казалось, после Севастополя и Сталинграда для меня уже не будет, не может быть ничего более трудного и страшного. Но ни в севастопольских, ни в сталинградских сражениях не боялась я так, как здесь. Теперь в каждом бою я умирала от страха за тебя, забыв, что существует страх за собственную жизнь. И каждый бой казался бесконечным, как вечность.

Едва успела я сдать раненых в медсанвзвод, как танки с десантом на броне, прорвавшись сквозь завесу заградительного орудийного огня, подошли к реке. Вода в ней кипела от взрывов. Пулеметные очереди вздымали ввысь тонкие фонтанирующие струи. И все-таки, несмотря на этот шквальный огонь, группа автоматчиков сумела переправиться на противоположный берег, захватила там небольшой плацдарм и теперь пыталась закрепиться на нем. «Тридцатьчетверки», ждавшие, когда будет наведена переправа, поддерживали их огнем своих пушек и пулеметов.

Наступил вечер, а переправы все не было. Вдруг уровень воды в реке стал быстро падать: это саперы обнаружили плотину, перекрывшую реку, и взорвали ее. Необходимость в строительстве переправы отпала. Танки ринулись на помощь автоматчикам. Форсировав реку, они с ходу рванули к высотке, господствовавшей над местностью. Но из засады по танкам ударили «тигры». Надо было навязать «тиграм» ближний бой. А как преодолеть огневую завесу?

И один, и другой, и третий раз на больших скоростях пытались «тридцатьчетверки» прорваться сквозь плотный орудийный огонь врага, однако каждый раз, оставляя на поле боя горящую или подбитую машину, вынуждены были откатываться назад. Чертова высота!

Уже израсходован весь боезапас. Танки по одному отходят к переправе, чтобы взять снаряды, заправиться горючим и снова вступить в дело.