Соломон Марвич - Сыновья идут дальше

А инженер Адамов? Верил ли он в это завтра? До веры ему было еще далеко. Но твердо знал он: завод надо сохранить для будущего.

Другу, который жил в далеком городе, Адамов написал:

«Представь себе, если бы меня назначили управлять делом, которого я вовсе не знаю, — скажем, археологией или консерваторией, я бы не выдержал. Я бы отпросился в смотрители кладбища. Один инженер, с которым я виделся в Петрограде, сказал, что это голый нахрап. Нет, совсем не нахрап. Это невиданная черта человека, которую я еще не могу назвать. Я, кажется, нашел. Мой коллега инженер Нейман не решается даже развестись с надоевшей ему скверной женщиной, потому что боится, что за развод при большевиках его накажут белые генералы. А рабочая коллегия берется управлять заводом, потому что не боится белых генералов. Но и в этом еще не все. Я должен найти ответ».

Однажды у Адамова спросили, можно ли разжечь мартены на дровах.

— Да почему вам нужен теперь мартен?

— А как же! Старых запасов скоро не хватит.

— Для чего не хватит?

— Для прокатки.

Оказывается, они подсчитали, сколько стали в болванках осталось на заводе и сколько давала за месяц прокатка при полной нагрузке. Но какая температура плавки в мартеновских печах — этого они не знали.

— Тысяча семьсот градусов, товарищи, — напомнил Адамов. — Какие же дрова могут дать такую калорийность?

Но ему возразили. Вот ведь на Урале чугун плавят на древесном угле.

— Так это же домны, доменки, — деликатно как мог объяснял Адамов. — Их в шутку называли самовары. А мартен не может обойтись без нефти.

С недоумением, почти с ужасом он видел, что не убедил их.

Целую неделю каждый день после работы ломали баржи, вмерзшие в лед, пилили столбы, лежавшие на складах, сломали даже лодки. Это была яростная и нелепая работа.

Старый инженер, собиравшийся покинуть поселок, подошел к нему и тихо сказал:

— Это ж дикари!.. Как вы не понимаете?.. Это ж все равно что заступом пробивать земной шар насквозь.

Адамов не ответил.

Эти люди на его глазах проходили свой курс ошибок. А что, если с такой волей пройти курс института? Что они тогда покажут?

Зимой по вечерам бывали долгие и душевные разговоры Адамова с товарищами по коллегии.

Инженер рассказывал о том, как он учился, о своей молодости и даже об обидах инженерской молодости.

— Все же машиностроение в Петербурге было в руках иностранцев, а мы были при них.

— Да, — подтверждал Дунин, — старый Лесснер, новый Лесснер, Розенкранц, Парвиайнен.

— И в Донецком бассейне иностранцы. И трамвай бельгийский.

Самой памятной обидой для него, Адамова, были любезные и наглые разговоры сослуживца лет пятнадцать тому назад. Адамов работал тогда в столице.

— Кто же был ваш обидчик, Анатолий Борисович? — осведомился Дунин.

— Обидчик, — улыбается Адамов, — был швед, молодой, красивый такой, приятный в обхождении, франт, бабник, кутила, но дельный инженер. Он тоже ходил слушать доклады Чернова, а потом говорил мне: «Чего расстраивается ваш ученый патриот? Конечно, ваши инженеры, простите, плохи. Их учат всему — и их ничему не учат. Гумбольдт сказал о программе Горного института, что ему в сто лет не выучить этого. Но чего вы расстраиваетесь? Страна не пропадет. К вам ездят, у вас работают заграничные инженеры, они привозят все новое. Слушайтесь их. Зачем выдумывать свое?»

Адамов сердито и неловко ответил, что рано или поздно откажутся от этих приездов.

— Никогда, — возразил швед.

— Как? — удивился Адамов. — Что помешает?

— Инструмент, — спокойно объяснил швед.

— Почему же инструмент?

— Вы хороший инженер, господин Адамов, и, конечно, понимаете, что техническая свобода — это прежде всего инструмент. Он сильнее золота. Если у вас нет своего хорошего инструмента, вы не свободны. У вас, если хотите, будет много чугуна, много нефти — пожалуйста, но мы вам не позволим иметь свой хороший инструмент, свою хорошую инструментальную сталь. Мы вам все покажем, не покажем только, как надо делать инструмент. Эта технология останется у нас в руках. Бог с вами, ищите нефть, но нашим инструментом. Так и быть, на сто метров ищите вашим инструментом, но на триста метров — покупайте наш. Стройте паровозы, но хорошее сверло, хороший резец, фрез, даже метчик — покупайте у нас, я уж не говорю о микрометрическом винте.

— Но ведь это цепь на шее!

— О нет, господин Адамов, только цепочка, легкая цепочка. Она вам позволяет отходить довольно далеко, но, пожалуйста, не к инструменту. У вас все есть. Но вы не свободны. Вы самые богатые невольники в мире.

Все это говорил ему швед за столиком загородного ресторана, попивая вино и подтягивая надоедливой музыке. Сейчас они уплатят по счету. Адамов поедет домой, а швед останется выбирать хористку на ночь.

— А где теперь швед? — сердито спрашивали члены коллегии, которые на долгом опыте знали, что такое хороший инструмент в руках.

— Поставлял буровые станки, а потом уехал в Швецию на завод.

— А-а… Значит, не здесь он.

И в этом «а-а» Адамов слышал угрюмое сожаление о том, что нельзя шведа наказать за дерзость.

Зимой к Адамову часто приходил мордач Никаноров, забирал старые и новые пиджаки, забрал охотничьи сапоги и золотую цепочку в обмен на хлеб — твердый, зачерствевший от холода хлеб, привезенный то из Вятки, то из Борисоглебска.

К весне Адамов остался при одном лишь пиджаке.

И в это время ударила болезнь. Навалился незалеченный когда-то ревматизм. Онемели ноги, почти онемели руки. Семьи у Адамова не было. Он жил один в старой казенной квартире, никто о нем не заботился.

Дунин узнал об этом, ругнул себя за то, что узнал не сразу, и посоветовался с женой.

— Ну что ж… — только и сказала Прасковья Тимофеевна. — Человек-то он стоящий?

— Уж поверь мне.

— Придется поверить, Филя. Ты тоже хороший покуда?

— Это что значит «покуда»?

— Да ведь в больших начальниках ходишь, Филя.

И оба засмеялись.

И вот нежданно-негаданно с ведром, шваброй и тряпкой в квартире Адамова появилась жена Дунина, который теперь был уже не председателем рабочей коллегии, а директором Устьевского завода.

— Да, что вы, ей-богу… — Растерявшийся Адамов не находил других слов.

А невысокая, быстрая в движениях женщина, прежде полная, а теперь исхудавшая, как и все в поселке, посмеивалась, орудуя тряпками и шваброй.

— Какой же вы стеснительный, Анатолий Борисович. Да разве так надо с нашей сестрой? Вот выздоровеете — жену вам найду подходящую. Что́ за сватовство отвалите?

Адамов потом сказал Дунину:

— Да неудобно же, право.

Дунин уверял его:

— Честное слово, сама додумалась. Я ничего не говорил. Бабы ведь народ отзывчивый. Вот, кстати, прислала вам.