Соломон Марвич - Сыновья идут дальше

И вот Березовский поднимается по знакомой ему лестнице. На нем новая кожаная тужурка, кожаная фуражка и высокие сапоги. И на фуражке пятиконечная звезда.

Как, однако, пусто стало в коридоре возле кабинета. Убран малиновый коврик. Как грязно! Он бы до этого не допустил.

Березовский уже берется за ручку кабинетной двери. Над столом склонились Дунин и еще двое. Бронзовый бюст генерала Вильсона убрали.

— Здравия желаю! — развязно говорит Березовский с порога.

Они поднимают головы, и в их глазах Березовский видит ответ: ему не уступят. Березовский невольно нащупал в кармане бумажку насчет поддержки.

— Зачем пожаловали? — Дунин и не подумал пригласить его сесть.

— Управлять заводом.

— Каким?

— Этим заводом.

— Вон как просто. Сначала бросили, развалили, а потом управлять?

— Сейчас не время спорить, уважаемые товарищи, а время подчиняться.

— Заводом управлять не будете. Не допустим, пока мы здесь.

— Да вы уже не «здесь».

И Березовский вынимает привезенную с собой бумажку.

— Знакома вам подпись?

Подпись была Троцкого. Он назначал Березовского директором Устьевского завода.

Березовский получил эту бумажку так же легко, как уютный салон-вагон с вышколенным проводником и обмундирование, которое делало его похожим на нового командира.

— Ну?

— То есть как это «ну»?

— К заводу мы вас не допустим.

— Кем подписана бумага? — Веселые искорки заиграли в темных глазах Березовского. — Ну?

— Если бы это в Москве решалось при нас, то так не решили бы, — побледнел Дунин, нелегко это было сказать ему. — Нас выслушали бы. Подите в завод, спросите рабочих, согласны ли они, чтобы вы управляли. Покажитесь в цехах. Расскажите, что с гильзовой сделали, с турбинами, куда завод собирались упрятать.

— А вы, — усмехнулся Березовский, — без меня и угля для гудка не достали. Опять звон завели.

— И про звон скажите.

— Модная тема. — Березовский покривился. — Власть на местах. Но ее умеют обуздывать, такую власть, и жестоко.

В черных глазах мелькнуло торжество.

— Вон вы какие слова знаете! — насмешливо протянул Дунин. — Ничего вы не поняли, Березовский. И кончен разговор с вами.

— Нет, не окончен. Я телеграмму пошлю.

Березовский вышел в другую комнату и, не снимая фуражки, сел за пишущую машинку: «…числа я вновь вступил в управление заводом, о чем довожу…»

Приказ он собирался писать длинный. Дунин подошел к машинке и выдернул лист из валика. Березовский, закусив губу, заложил другой лист, но и этот лист был выдернут.

В комнату, опираясь на две палки, вошел Адамов.

— Анатолий Борисович, — Березовский вскочил, — скажите хоть вы этим анархистам…

Адамов тихо ответил:

— Вам лучше уйти. Вы здесь лишний.

Лишний? Березовский в упор взглянул на Адамова. Адамов почувствовал значение его взгляда и опустил глаза. Слово «анархисты» было сказано не случайно. Цела телеграмма, в которой Адамов сообщил об анархии на заводе. Может быть, показать ее сейчас. Нет, телеграмма еще пригодится. Он потом рассчитается с Адамовым.

— Что ж… — Березовский еще раз усмехнулся и ушел к себе в вагон.

Тотчас собрали партийный комитет. Любиков уже уехал из поселка и не мог помешать крепкому решению. Постановили арестовать Березовского и отправить его в Петроград в Чека.

Ночью Березовского в вагоне не оказалось. Поезда с полудня не ходили. Не иначе как Березовский ушел из посада пешком. Но как он узнал о том, что ему предстоит?

Вечером у Брахина разболелись зубы. Он отправился к зубному врачу.

— Ну, спасибо за то, что помогли старику. — Брахин, покряхтел, поднялся с кресла.

— Какой же вы старик? — ответила приятная на вид женщина. — Вами еще увлечься можно, Потап Сергеич.

— В самом деле?

Брахин был чувствителен и к лести, и к женской красоте. Любезное слово сразу снимало с него грубость. Он стал рассказывать о новостях.

— Представьте себе, Березовский объявился.

— Да где? — Женщина постаралась не выдать своего волнения.

— С форсом. В своем вагоне. Только не на радость это ему будет. Вот увидите. За все спросят с него.

Едва пациент вышел, как женщина, накинув на голову простой платок, побежала на станцию. Бывший начальник завода исчез бесследно.

Случайно в эту пору узнали о Мильдике. Он очутился на юге, свел дружбу с каким-то батькой, который также называл себя анархистом. В телегах батьки Мильдик кочевал по приазовским степям, где когда-то Брахин услышал заунывную старую песню, и в деревнях говорил речи о смешанных коммунах. Пытался Мильдик построить кузницу своего, особого типа, но не находил людей. Он просил у батьки дать ему для этого пленных красноармейцев, батька обещал. Первое время при Мильдике батька себя сдерживал. Грабить грабил, но зверства прекратил.

Выбитый из городов, батька надеялся примириться с советской властью, и Мильдик казался ему подходящим посредником. Примирение не состоялось. Надо было уходить подальше от Приазовья. В эти дни молодцы батьки захватили в плен красноармейский дозор. Мильдик побежал к батьке напомнить об обещании. Атамана он нашел в просторной хате. Батька поглядывал на красноармейцев.

— Плохо вас кормят… Будто скелеты. Ко мне пойдете?

Пленные не ответили.

— Хоть один раз накормлю вас досыта. Подать сюда галушек!

Внесли дымящийся котел.

— Ешьте!

Пленные ели осторожно — боялись отравы. Батька все молчал да молчал, и лицо наливалось кровью. Его молодцы тихо посмеивались. Они знали, что бывает у атамана вслед за долгим молчанием.

— Есть разучились? — спросил батька. — Запихать им галушки за пазуху да в подштанники.

Молодцы бросились на пленных, связали им руки.

— В шею их!

Галушки, как раскаленные камни, жгли тело.

Пленные медленно пошли. За околицей их зарубили.

Мильдик в ту же ночь скрылся. Его нагнали в степи и вернули к батьке.

— Предать меня захотел? — спросил атаман.

Огонь загорелся в глазах Мильдика.

— Ты зверь, — хрипло, с мукой в голосе проговорил он. — Ты подлый зверь.

Атаман велел его повесить на оглобле. И телегу со вздернутой вверх оглоблей и с мертвым Мильдиком возили по селам. Крестьяне спрашивали, кто же будет казненный. Бандиты лениво отвечали:

— Зраднека якогось веземо [16] Везем какого-то предателя (украинск.) . .

Мильдик смотрел мутными незакрытыми глазами в степь, куда он пришел уничтожать города и заводы и установить небывалые, неясные ему самому отношения между людьми.