Соломон Марвич - Сыновья идут дальше

— Не дома печами, а печи домами топим.

— Такие коней с арки сымут. Бронза — дорогой материал.

— А зачем он сейчас?

— Пойдет в дело.

— Такие хоть слона сымут.

— И пускай сымают. Чего нам эта арка! Николка Палкин за свою победу поставил. У этой арки солдат пороли.

— Все-таки красота.

— Какая там красота! Серая, как арестантский халат. Да и вояки на ней вроде пожарных. Да и не к месту. Под ней-то дома на курьих ножках. Этак портрет в курятнике повесить. Нам другая красота требуется.

— Какая?

— Да уж знаем. А эту к чертовой матери.

— Ну, это вы зря. Видать, что мастера своего дела ее поставили.

Чебаков не рад был тому, что вмешался.

— Ты откуда такой объявился? Жалельщик царей, что ли?

— Да нисколько я не жалельщик, а рушить зачем?

— Может, и ограду Зимнего дворца зря снесли? Как по-твоему, а?

С неостывшей ненавистью относились ко всему тому, что напоминало о царях. Ведь не на Дворцовой площади, а здесь, возле триумфальной арки, встретили первыми выстрелами, нагайками тех, кто январским утром шел к царю за правдой, и пришлось тогда боковыми улицами да проходными дворами пробираться в город. И не так скоро еще эти люди, глядя в прошлое, отделят прекрасное от безобразного и подлого и увидят в давно минувшем ту красоту, которую надо сохранить на все времена.

Спор продолжался, и, как часто бывало в то времдя, послышался ехидный голос:

— Арка вам не требуется. А хлеб не требуется? По этой аркой базар был. Где базар нынче? На нем штиблеты за три целковых покупали.

— Краденые ты покупал за трешку.

— Мне-то забота, какие они.

— Не забота? Ты кто?

— Рабочий.

— Ты не рабочий, а «Не буди — два рубля», — рассмеялся Чебаков.

Так обидно звали в старой столице босоту с Обводного канала. Бродяги спали на чахлой траве берегов и, чтобы их не беспокоили случайной работой, заявляли о непомерно высокой цене за свой труд мелом на подметке сапога: «Не буди — два рубля». За рубль тогда можно было найти для черной работы человека покрепче, чем такой бродяга.

— Старый черт! Тоже асессор нашелся. Тебе на том свете провиант отпускают. В комиссары лезешь? Лезешь — так доставай, чтоб все было. Где она, саватейка?

Рассмеялись и другие. Минуту назад Чебакова заподозрили в том, что он жалеет царей, а теперь попрекают комиссарством.

Чебаков не ошибся — по бойкой ругани сразу можно было узнать матерого бродягу с Обводного.

— Хлеб будет, мясо будет, одеколон будет, тебя, гада, гопника, не будет. — Чебаков с удовольствием повторял слова Дунина.

«Не буди — два рубля», не получив поддержки, поспешил уйти. Разошлись и другие. Улица совсем опустела. Но еще визжала пила, стучал топор. Дом продолжали ломать. На площадке под аркой стояли, как в Устьеве, разбитые лари базара. Стало до того тихо, что было слышно, как в пустом доме ветер шевелит бумагой. Прогремел грузовой трамвай — насыпью лежал мерзлый картофель. Зажигались огни на Цветочной, на Заставской. Огни были редкие. В соседнем доме осветился один только этаж. Через трубу, проведенную прямо в окно, шел дым. Он не висел над домами, как раньше, а уходил торопливо, тонкими кольцами. Печурки были крохотные, не виданные прежде, топили их щепками и мусором — где тут и удержаться дыму? Медленно проехал извозчик. Лошадь была худая, сбруя прыгала на костях. И никто не стоял у ворот.

Появился милиционер с винтовкой за плечами.

— Граждане, — не очень решительно спросил он, — у вас имеется разрешение от районного Совета?

— Какое еще тебе разрешение. — На милиционера и не поглядели.

— Значит, нет его? Кончайте это, граждане.

— Чего там кончать?

— Да ведь в доме-то жить можно.

— Ты давно такой сознательный? А что в печку класть?

Чебакова возмутило это.

— Да что ты с ними церемонишься? — вполголоса сказал он милиционеру. — Они ж не для себя, на «ханжу» обменяют. Знаю. Действуй!

— А как действовать?

— Мне тебя учить, что ли? Не видел, что ли, как заградиловка встречает поезд, когда в нем много мешочников?

Такой поезд встречали на перроне больших городов выстрелами в воздух. Это пугало даже самых наглых мешочников, и уже нетрудно было производить обыск.

— И то! Дома жалко.

— А им ничего не жалко.

Милиционер снял винтовку и дважды выстрелил вверх. У него не было больше патронов, но он спросил:

— Еще не требуется? Могу.

Послышались отборные ругательства, но работа прекратилась.

— Вас бы сюда дом чинить.

Обругали и Чебакова за эти слова.

— Граждане, — милиционер повысил голос, — в следующий раз вызову наряд. Пряменько отсюда пойдете на огороды на месяц, а то и больше. Ну, марш отсюда, вы, ломщики.

И те, кого он назвал «ломщиками», взяли инструменты и разошлись, продолжая ругаться.

Это было с год назад, а с тех пор, слышно, еще на полмиллиона стало меньше людей в Петрограде.

Но теперь Чебаков проезжал по оживленным заставским улицам. И ему стало понятно то, чего он не успел додумать дорогой.

Народ вышел из домов защищать Питер. Вышли и женщины, и подростки. Даже дети не остались дома. И по тому, как работали люди, можно было сразу понять, что даже эти наполовину опустевшие дома, затихшие заставские улицы задержат врага, если он подойдет к арке. От заставы к Обводному каналу тянулись готовые, почти готовые укрепления. Это уже не были баррикады пятого, двенадцатого, четырнадцатого, семнадцатого годов. Не свалили беспорядочно доски, и не лежали в одной куче опрокинутая телега, выломанная из дома дверь, пустые бочки и невесть откуда взявшаяся табуретка. Постройкой призаставских укреплений руководили люди, которые знали войну.

Подъезжали машины с землей. Женщины и дети насыпали землю в мешки. Мешки ложились один на другой в высокие ряды. Но это была только первая линия защиты. За нею шли укрепления из камня. Во вторую линию обороны укладывали кирпичи разрушенных домов и подвезенный камень.

Работали ли когда-нибудь так споро на заставских улицах? Работа была непривычной, но, как и на Устьевском заводе полтора года тому назад, открывалось неожиданное уменье людей. Бородатый дед везет по доскам землю на тачке. Должно быть, он с завода Речкина или со «Скорохода» и за тачку взялся впервые, но везет он так, будто всю жизнь работал каталем. Военный телефонист с помощью двух подростков подвешивал проволоку на столбы. Подростки работали ловко и в молчаливом восторге.

Машина Чебакова остановилась. В моторе что-то заело. Чебаков сошел размяться. Женщина в вязаной косынке выводила краской на сложенных мешках какие-то знаки. Военный, который руководил работами, записывал в книжку, прислонившись к мешкам. И самокатчик ждал наготове. В пустой лавке располагалась полевая телефонная станция. Прогрохотали два грузовика. На них были сложены огромные черные связки колючей проволоки. С грузовика спрыгнул паренек.