Соломон Марвич - Сыновья идут дальше

— Так вы это знайте, — говорил на прощанье раненый, который мочил под дождем полотенце. — Он все сбоку норовит. В лоб не любит.

Составы разошлись. В вагоне раненых читали телеграмму Ленина, обведенную карандашом комиссара. Читали и удивлялись, как может он за сотни верст так зорко видеть фронт.

— Может, он сам приезжал, смотрел?

— Мы бы знали. В газетах писали бы.

Ленин одним только словом определил силу и слабость белой армии, и то, что это выражено в одном слове, особенно поражало красноармейцев.

— Так оно и есть, — говорил раненый. Он снова снял полотенце с головы и опять мочил его под дождем. — Он не идет, а прет, будто заговоренный от пули. Лезет за себя и за солдата, потому солдата у него и нет. Одно офицерье. И убитые — офицеры, и если в плен берем, тоже офицеры.

— А долезет до Петрограда.

— Не видать ему Петрограда. А вот что, ребята, Ленину ответ будем писать… тоже по телеграфу.

— Давай! Давай! Бумага есть? Бумаги не было. Писали на полях газеты.

«Мы, дорогой Ильич, пораненные в боях бойцы… взвода… полка шлем тебе боевой, революционный красноармейский привет».

— Что дальше?

— Дальше? Помочи-ка для меня полотенце. Думать буду.

На пылающей голове снова переменилось мокрое полотенце.

— Дальше давай так: «Чуток поправившись, опять пойдем в строй, дорогой Ильич».

И на полях, против телеграммы; в которой сообщалось, что в Финский залив вошел английский флот, было выведено:

«…И даем тебе слово, Ильич, что, вставши на ноги, добьем нахалов белых, чтоб не совались они больше».

Другой состав ушел уже за десять верст, и фронт двигался ему навстречу. Красноармейцы спрашивали комиссара:

— Что это значит, товарищ комиссар, что он все сбоку заходит, как те раненые говорили?..

Два главных врага Советской страны — Колчак и Деникин — отвлекли силы Питера и всей страны. Зимой и весной многие тысячи питерцев уходили на борьбу с Колчаком. Летом и ранней осенью новые тысячи пошли на юг, против Деникина. Ушла и немалая часть коммунистов Седьмой армии, стоявшей у Петрограда. Ее фронт протянулся на сотни километров — от Копорского залива до Пскова. На этой линии оставалось двадцать шесть тысяч штыков и сабель. Сорок — пятьдесят бойцов охраняли километр. На три километра фронта приходилось одно орудие. Лучшие отряды — матросы и курсанты, среди которых было много коммунистов, также отправились на юг. Потому-то офицерским отрядам Юденича было легко «воевать сбоку». Прежде всего Юденич обрушился на первую бригаду десятой дивизии и на девятую дивизию. В полках дивизий оставалось по двести — триста штыков. Фронт был прорван. На стороне противника показались не виданные прежде танки. Армия Юденича проходила в день десятки километров. И решительные бои завязывались на короткой дистанции от Питера, в местах хорошо знакомых устьевцам, путиловцам, обуховцам.

Комиссар окончил походный доклад. И так же, как в теплушке раненых, начинают говорить о Ленине, и так же, как там, предлагают немедленно послать ему телеграмму привета. На этот раз пишут уже не на газете, а на листке полевой книжки комиссара. И пишет он сам:

«Идя в бой, мы клянемся тебе, дорогой Ильич, отстоять красный Петроград и уничтожить врага. Среди нас нет трусов. Мы, коммунары…»

Кроме комиссара, они все недавние коммунары — с летней партийной недели в Петрограде. Они уже были в боях, но с партийными билетами идут в бой впервые.

Показалась предпоследняя станция. На ней всего три дома. Телеграфист, принимая телеграмму, спрашивает:

— Ленину?

— Ты откуда знаешь? — удивляется вестовой.

— До вас приходил состав. Послал.

Через каких-нибудь двадцать минут предстоит выгружаться — состав подойдет к прифронтовой полосе. Поезд трогается. Вестовой вскакивает на ходу. Его подхватывают.

Где в те дни не говорили о Питере, о городе, который никогда никем не был взят! Где не думали о нем! Тревога за Питер передавалась всей стране. Удаленные на тысячи верст, этот город видели перед собой армии Восточного фронта, громившие Колчака на Урале и уже перевалившие за Урал. Утром и вечером на стене агитвагона, под окном красных уголков появлялись телеграммы из Питера. Уральцы и волжане, никогда не бывавшие в Питере, начиная день, спрашивали у командиров об этих известиях. В сибирских просторах нелегко было осознать, что судьба Петрограда решится за двадцать верст от города. По карте следить уже не могли. Флажок белой армии уткнулся в окраину города. Бойцы готовы были немедля отправиться на помощь питерцам. Но Колчак еще не был разгромлен до конца и тысячи верст пути лежали до Питера — слишком далеко было подвозить резервы.

Образ великого города вставал среди боев в далеких от него местах — в Сибири, на Урале, в Архангельске. Когда Юденич прорвал фронт, Колчак решился в последний раз ввести в наступление свою разбитую армию и на день снова занял Тобольск. На Северном Урале заблудившийся колчаковский отряд случайно встретился с вологодскими охотниками. Встречу в газетах Колчака описали как соединение двух белых фронтов — сибирского и архангельского.

На заграничных биржах опять начали торговать путиловскими акциями. А в лондонском порту забастовали докеры — они отказывались грузить оружие Юденичу.

Были резервы поближе. Их можно было взять у Курска, у Воронежа. Но Юденич шел на Петроград и затем, чтобы отвлечь силы с юга. Эти резервы невозможно трогать с места. Воронеж приходилось брать одновременно с Ямбургом. Лишь через несколько дней мимо Устьева прошли эшелоны тверских курсантов, которые продолжали военную учебу в боях, прошли коммунистические отряды с севера. Надо было продержаться несколько дней, собрать свои резервы. Вот они, резервы, — пролетарские районы Петрограда, рабочие, их жены, рабочая молодежь. К этому резерву и обратились Ленин и Центральный Комитет партии.

Подъезжая к арке на Московском шоссе, Чебаков стал удивленно глядеть вокруг.

Он был здесь год тому назад и видел, что опустели улицы у заставы. И тогда уж говорили, что едва-едва работают у Сименс-Шуккерта. Мигалкин зря околачивался у Артура Коппеля, совсем тихо было у Речкина, а «Скороход» мастерил из брезента подобие обуви. На глазах у Чебакова тогда возле самой заставы ломали старую, но еще годную для жилья постройку. Дом жалобно трещал под ударами лома и топора. Двое пилили балку третьего этажа, сидя на ней верхом. Не понять было, как же они уйдут с балки, когда допилят до конца. В последнюю секунду пильщики с ловкостью акробатов спустились вниз. Стоя на земле, они потянули балку за веревку, и балка с грохотом полетела на землю.

— Наловчились! — говорили зрители.