Соломон Марвич - Сыновья идут дальше

— Здорово, Елкин. Полтыщи лет.

Елкин поднял голову, веки чуть дрогнули:

— Обознались, гражданин.

И по дрогнувшим векам, и по лицу Дунин окончательно понял, что перед ним прежний Елкин, ничуть не переменившийся враг и предатель.

Елкин схватился за портфель, бросил раков. Дунин загородил ему дорогу.

— Ну, чего там. Признавайся, Елкин.

— Снимите руку, гражданин.

— Нечего крутить, брат. Дунина помнишь? Продал, а не помнишь? Не по твоей указке Бурова ловили?

— Аферист! — завопил Елкин. — Граждане, это аферист. Держите его, я пойду за милицией.

— Ловкость в тебе от шпика осталась. Никуда не уйдешь.

— Пусти! Это сумасшедший, граждане. Позвоните кто… Подавальщик, чего же ты смотришь? Держите его.

Фетровая шляпа Елкина упала на пол, он и не заметил.

— Аферист я? Так чего же ты испугался?

Елкин старался говорить как можно громче.

— Я ответственный работник. Зашел на минутку… Темный тип пристает… Заведующий, почему вы не можете оградить?.. Заведующий, я подам на вас жалобу… Он пьян. Вы водку подаете? Это запрещено.

Начиналась бестолковщина. Заведующий испугался скандала. Он мигнул подавальщикам, чтобы те вытолкнули Дунина на улицу и сдали милиционеру — его одного. Но уже показался милиционер.

Елкин взял портфель, кинул деньги на стол, надел шляпу и продвигался к двери.

— Товарищ милиционер! — кричал Дунин. — Не выпускайте. Я заявляю — это важный государственный преступник. Он выдавал рабочих.

— Постойте, гражданин. Граждане, вы оба пройдете со мной в отделение.

Елкин боролся пока можно было.

— Вот мои документы. Я ответственный работник Наркомфина. Вы будете отвечать. Вы не имеете права меня задерживать без разрешения прокурора.

В отделении милиции Елкин вытащил пачку документов.

— Я председатель месткома Наркомфина, Городов. Понимаете? Меня ждут на заседание. Я требую отпустить меня.

По лицу у него пятнами пошла краска.

Дежурный чувствовал, что дело, которое он сейчас начнет, окончится не здесь, а в ГПУ, в суде. Оба предъявили оружие, оба предъявили партийные билеты. А этот гладкий выложил еще много документов. Бывало, что преступники показывали и более важные документы и держались так же развязно, как этот.

— Вам придется остаться здесь, граждане, пока мы выясним.

Дунин искоса поглядел на Елкина. Тот сидел не шелохнувшись.

Они с час просидели в комнате у дежурного. Дунин не мог молчать.

— На семь лет отсрочку получил — и хватит, — говорил он. — Жил подлец подлецом. Умри хоть с совестью. Брось филонить. Чайную на Николаевской улице помнишь, где ты меня полиции хотел отдать? А где ротмистр Люринг? Встречал его? Говори!

Даже теперь не сдавался Елкин.

— Нагорит же вам, гражданин, — глуповато повторял он. — Будете отвечать за эту бузу перед комиссариатом. А если партбилет не липа, то и по партийной линии ответишь. Соснуть, что ли…

Он подкладывал под голову портфель, пиджак и притворялся, что спит.

— Дурак ты все-таки. Филер, а где вздумал скрываться? В столице. Думаешь, все устьевцы перемерли. Ты бы на край света бежал, коли тогда цел остался. Говоришь, если мой партбилет не липа? А твой партбилет? Подпольные годы приписал себе? Небось на чистках рассказываешь про маевку в Зелененьком лесу? Ты ведь у нас кое-что видел, рассказывать можешь, те, кто не знают, поверят.

Потом они сидели перед следователем из ГПУ.

— Он, — говорил Дунин. — Вылитый. Чуть постарел, но узнать вполне можно. Елкин, а никакой не Городов.

За один час лицо Елкина стало сероватым и под глазами вздулись мешки. Он уже устал бороться. Он опустил голову и хрипло сказал:

— Признаю… Я Елкин.

Спустя месяц они встретились в зале суда, куда Елкина привели под конвоем. Народу было мало. Сдержанно плакала женщина, сидевшая в стороне, — жена Елкина, которая лишь теперь узнала всю правду о нем.

Летом поселок оживился почти по-прежнему. На железную дорогу чаще и чаще выходили груженые платформы. На них тускло поблескивали трубы, еще хранившие легкий загар отжига и потому казавшиеся теплыми. Стояли укутанные брезентом дизеля, пока еще небольшие. Иногда на платформах были видны моторный бот, уходивший на север, железные фермы и крепления, части моста, которых требовала Сибирь. Стали сильнее заводские шумы.

В тихую погоду, стоя на мосту через канал, который подходил к железной дороге, старожил мог различить в этих шумах всю работу завода. Он слышал лязг листов, которые вывозили из прокатной, грохот досок, сваленных у модельной. Он слышал обрубку и механическую пилу, которая прорывалась через все шумы. По стуку колес, который вдруг стал мягче, а спустя минуту и вовсе заглох, можно было понять, что платформы вышли за ворота цеха.

Но еще оставались на заводе пустынные углы, откуда не доносились никакие шумы. Тихо было и на каналах. Зазеленели от наростов уходившие в воду доски набережной. Каналы оживлялись разве криком мальчишек, пробиравшихся сюда купаться и озоровать, — словно мало им было чистой воды за воротами завода. Да еще виднелся по утрам на каналах черный ялик. И не понять было, что делает человек в ялике. Издали казалось, что он полощет в воде ведерко. Червей, что ли, промывает? Да какая рыба в канале! Сторожа вяло смотрели на ялик: может, такая служба у человека — каналы объезжать. К полудню ялик куда-то уходил.

Однажды рано утром на берегу канала раздалась громкая брань. Был на заводе человек, который следил за яликом. Он высмотрел потаенное место, куда он причаливал, и на этом месте обнаружил бывшего махального Никанорова.

— Здорово, спекулянт! — приветствовал его Чебаков.

Никаноров оторопел на мгновенье и стал громко ругаться:

— Как ты можешь меня обзывать? За эти слова в народный суд по всем статьям! Я теперь на заводе состою.

— Бидон зачем тащишь? Врешь, что на заводе. Кому ты нужен? Что в бидоне?

— Не тебе отвечать буду.

— Ответишь, маклак чертов!

— Я — маклак чертов? — Никаноров ругался, чтобы выиграть время. — Погоди ж ты!

Он двинулся в сторону железной дороги. Чебаков поспешил за ним. Никаноров старался идти за вагонами, чтобы его не увидели. Когда они вышли на свободное место, в руках у Никанорова ничего не было.

— Куда дел? — закричал Чебаков, — Фокусы показываешь?

— Ничего и не было, — издевался Никаноров. — Поищи, может, найдешь.

— Душу из тебя вытрясу.

— Ты из меня душу? Ну-ка, сунься! Бороду оторву, коровам брошу.

Никаноров прибавлял шагу и ушел бы от старика, но подоспела охрана.

В потаенном месте, которое заметил Чебаков, нашли спрятанные в мусоре четыре бидона с нефтью и маслом. Пятый бидон нашли под вагоном.