Соломон Марвич - Сыновья идут дальше

— Входите, входите, товарищи.

Потом вошел сам, вытирая испарину на лбу.

— Уралец и питерец? Ну, это мне подарок.

Он принес с газовой плиты чайник, расстелил скатерть, нарезал ломтями хлеб, придвинул масло. И начался разговор. Это было перед выборами в Третью государственную думу. Невозможно было в то время не говорить о ликвидаторах, об отзовистах.

— Ликвидаторы никого и ничего не ликвидируют, кроме как самих себя. Это будет очень скоро, до больших событий, — сказал Ленин. — Пройдет год-два — и меньшевиков на заводах останется ничтожно мало, не больше, чем черносотенцев. Вот на Путиловском…

Он называет еще несколько заводов. Он знает, о чем люди думают там. Прямые нити отходят от этой комнаты в Париже к рабочим кварталам городов России.

Ленин достал с этажерки брошюру. На обложке указано, что она печаталась в Москве, в типографии Горизонтова. Но такой типографии нет. Это сделано для того, чтобы сбить жандармов со следа. Ленин показывает еще одну брошюру. Одна написана им — «Против бойкота», другую написал Юрий К-в «За бойкот».

Кто такой Юрий К-в, Башкирцев тогда не знал.

— Вот этот К-в пишет, — говорит Ленин, — на вид ужасно левые слова, а что это по существу? Эффект, и вредный. Мы должны использовать всякую возможность, чтобы, говорить с рабочими, от имени рабочих, для рабочих. Кто от этой возможности отказывается, тот вредит. Каждому же практику нашего дела это ясно. Разве не так?

— Так, — задумчиво и как бы устало говорит спутник Башкирцева, — но вот дело-то в чем. Тот интерес к выборам, который был два года тому назад, теперь не всюду встретишь, не у каждого.

— Понятно, понятно, товарищ. — Ленин встал. — Ведь власть манифестом обманула людей. Нетрудно представить себе, что теперь чувствует немудрящий человек. Обещано было всеобщее избирательное право, а над правом этим надругались. Но рабочим надо объяснять, каждому, терпеливо, настойчиво, что и от куцего права нельзя отказываться. Мы наши возможности выстрадали в борьбе, на баррикадах, в подполье. Чего же ради нам отказаться от них? Ради позы?

Ленин изменился в лице. Не стало ни добродушия, ни легкой насмешливости. Лицо было гневным.

— Какой наш путь за пятнадцать лет? От кружка к массе, к улице, к широкой политической борьбе. И вы двое прошли этим путем. Потому-то мне особенно интересно говорить с вами. Что же предлагают ликвидаторы? Назад, к уютным кружкам, будто мы и не создавали партию рабочего класса. Ведь без нее нет будущего России. Отказаться от партии, от всего, что нами добыто, — это предательство. — Заметно было, что он сдерживает волнение. — Но это предательство никогда не совершится. — Ленин улыбнулся и повторил свою фразу: — Ликвидаторы ликвидируют только самих себя.

В тот же вечер Башкирцев слышал, как Ленин выступал против ликвидаторов. Сначала говорил Мартов. Щуплый, он как-то пританцовывал у стола. Он старался задеть Ленина ехидными словечками: самодовольно, заранее уверенный в успехе, сострил насчет двустороннего флюса и искоса проказливо поглядел на Ленина.

Ленин остался спокойным. Острота не задела его, будто и не было ее вовсе. А когда Ленин стал отвечать, Мартов сидел так, как будто и сам недоволен был своей остротой. Он потонул в очках и натужно улыбался.

— Ленин говорит без предисловий, сразу о самом главном. Нет у него мелких слов, — вспоминает Башкирцев. — А еще раз я слышал его.

Он слышал Ленина в тихом швейцарском городе в дни, которые стали историческими.

Понимал ли это тогда Башкирцев? Он себе честно ответил: тогда, в 1914 году не вполне понимал, но верил Ленину так, как привык верить, — увлеченно, страстно, без тени сомнения в его правоте.

Переполненный и, пожалуй, несколько настороженный зал. Ленин один возражает Плеханову. Он стоит рядом с Плехановым, но отныне они чужие люди. Он называет Плеханова докладчиком, а не товарищем — так было впервые. Всего десять минут дано Ленину. В эти десять минут собравшиеся здесь люди узнали о манифесте большевиков о войне. Для многих эти мысли были слишком непривычны. И могло бы показаться, что Ленин в тяжелом одиночестве.

Но эти десять минут вскоре сделали свое. Когда Ленин спустя три дня в Лозанне в Народном доме читал свой доклад о войне, зал был переполнен до отказа. Зал ожидал докладчика. И сразу стало видно, что Ленин уже многих завоевал, что доводы помогают им избавиться от робости мысли, от преклонения перед теми авторитетами, которые в тяжкое время указывали молодым поколениям неверный, страшный путь.

Но и в этом переполненном зале были люди, которые считали несбыточной мысль Ленина о том, что последовательные революционеры всех государств, ведущих войну, должны добиваться поражения правительств своих стран.

— Чересчур грандиозно! — прошептал сосед Башкирцева. — Как добиваться такого поражения? Скажет ли он?

Когда Ленин упомянул о том, что в Петрограде большевики уже выпустили первую листовку против войны, тот же слушатель сказал:

— Мало, слишком мало.

Ленин услышал, сделал паузу, покачал головой:

— Нет, это уже не мало. Здесь начало. Мы увидим и продолжение.

Он сказал негромко, но с такой убежденностью в голосе, что она передалась и другим.

Пройдут годы, многое надо пережить Башкирцеву, и он поймет, что те дни в маленькой и тихой Лозанне были историческими для судеб человечества. Ленин видел будущее.

Ждали Ленина Буров, Дунин, Башкирцев, их друзья. Ждал его и пришлый солдат Ильин из понтонного батальона. Но этот ждал по-своему.

Ильин был высокий, сутулый, худой, желтый от малярии, с бескровными деснами. На собраниях в батальоне, куда комитет посылал своих людей, он часто спорил с Буровым. Не спорил, а надрывно кричал. Ильин побывал на Кавказе, был контужен под Перемышлем и хватил газов в Польше.

— Война, говоришь, грабительская? — кричал он, дергаясь. — Значит, и я грабитель? В этом роде, да? Дай сказать, не мешай. Значит, все я делал зря? Жил как крот? Жрал, в сортир бегал? А самое, главное — кровь моя за что отдана? Другим на потребу, как от борова, взяли? Я до войны пять пудов тянул. А теперь меньше четырех. Воевали три года, а дальше делай немец с нами что хочешь? Известно, что генералы дерьмовые, а страдания мои кошке под хвост? Немцу под ноги? Я знаю, какие они, немцы. Я у них в экономии работал. Они на меня и не глядели, будто вол. А это я тоже за грабеж получил?

Он ткнул себя в грудь. На груди два креста и медаль.

— Кровью заплачено.

Его поддерживали офицеры, прощая ему то, что на митингах он резко говорил о бездарных генералах царской армии. Офицеры ему демонстративно аплодировали — такой солдат-оборонец им очень нужен был в те дни, — но и на них Ильин смотрел злобно, как на Бурова.