Соломон Марвич - Сыновья идут дальше

— Открой машину, а то… — Он показал связку гранат.

— Очумел, что ли? Свои.

— За кого вы? Чего после выстрела не стали? Всех на дороге проверяем. Вот, видите? — Солдат указал на группу обезоруженных офицеров. — Из Гатчины на прорыв шли. Министрам на подмогу. Поймали их, как перепелов.

Потом он сказал другим голосом:

— Где это вас так угораздило? В драке еще не были, а рожа в крови.

На быстрой езде войлок отвалился, и осыпавшаяся окалина расцарапала лицо и руки.

— Твоя работенка, Дима, — подразнили Волчка. — Ну и обойщик. И дальше думаешь так работать, а? Уволим.

С любопытством без всякой злобы посмотрели на группу офицеров. Так вот с кем предстояло им драться в столице. Офицеры, почти все молодые, стояли молча, казалось, ко всему равнодушные, засунув руки в карманы шинелей, без оружия, с поднятыми воротниками. Завтра же их отпустят на все четыре стороны. Доведется ли встретиться с ними, с такими же, не так, как сегодня, а в бою? Доведется устьевцам.

На прощанье солдат сказал:

— Знаешь, в каком доме стоим?

— А что?

— В этом доме, брат, покойника Гришку обмывали. Там его и держали. — Он указал на часовенку.

— Какого Гришку?

— Да Распутина. Честное слово!

Позади остались пригородные пустыри. Выехали на Забалканский, на Обводный канал. Шли отряды с «Сименс-Шуккерта», со «Скорохода», с завода Речкина. Открыли люки машин. На этих улицах стрельбы не было.

У самой заставы на подножку переднего броневика вскочил красногвардеец.

Он крикнул в глазок:

— Откуда?

— Из Устьева.

— А, дело, дело. Вас ждут в Смольном. Сейчас позвоню туда, что едете. По полевому буду звонить. Городская телефонная не отвечает. — Он махнул рукой и побежал.

Поехали кратчайшей дорогой, минуя центр города. Вдоль канала и через дорогу на Лиговке стояли цугом опустевшие в одну минуту трамвайные вагоны, У казарм казачьего полка замедлили ход и пригляделись. В июле этот полк помогал юнкерам. В дни Шестого съезда Диму посылали сюда поглядывать, не садится ли полк в седло. Теперь полк отказался выйти на улицу. Ворота были открыты. Казаки в шинелях, накинутых на плечи, ходили вразвалку, собирались по трое, переговаривались.

— Держат нейтралитет, — сказал Родион и вдруг весело рассмеялся. — Посмотри-ка, посмотри! Вот картина-то.

Из ворот выходил нахмуренный офицер, за ним вприпрыжку поспевал тощий длинноволосый человек в полувоенной одежде. Он о чем-то возбужденно и как бы умоляюще говорил офицеру.

— Без слов понять можно. Пари держу. Это эсер или меньшевик хотел уговорить казаков, чтобы помогли Керенскому.

Это были последние часы перед боями, когда «Аврора» уже стояла на Неве, когда окружили те места, откуда еще могла прийти правительству помощь. Одно такое блокированное место Родион и его друзья увидели у Николаевского вокзала. Военная гостиница «Селект», известная столице пьяными офицерскими буйствами, была окружена сильным нарядом солдат и красногвардейцев. У офицеров отбирали оружие. Оружия оказалось много. Массивные «кольты», «парабеллумы» бросали тут же в автомобиль. Такой же наряд стоял на Суворовском проспекте у Академии генерального штаба. Оттуда из подвалов выносили разобранные пулеметы.

У Смольного броневики ожидала команда. Машины сразу же ушли к телефонной станции и к юнкерским училищам.

Родион, Дунин, Башкирцев и Дима поднялись наверх. Люди безостановочно двигались по лестницам и переходам. Это были людские потоки, устремившиеся сюда отовсюду, — из ближних и далеких городов, с тысячеверстного фронта, из сел, с военных кораблей. Уже в эти часы, последние часы перед штурмом, Смольный стал центром всей страны.

Неужели не прошло и четырех месяцев после выстрелов в июле?

Оглянись только на мгновение назад! За плечами полное тревог лето, когда враг всему миру объявил о своем торжестве. Оглянись! Твои товарищи в тюрьме, и надо описать для будущего жизнь величайшего из современников. Оглянись! Народу грозят виселицами, каторгой и уже подводят осужденных к первой виселице. Оглянись! По магистралям к столице движутся воинские эшелоны завтрашнего диктатора.

Нет, не наступит для него завтрашний день. Не гляди больше назад. Будь здесь, в новом центре страны. Здесь рождается наше завтра.

Каким же чудодейственным было то начало, которое разбудило в народе столько сил в короткое это время, начало начал!

Сейчас некогда подумать об этом. Ты движешься в нескончаемых людских потоках. Но потом спустя годы будешь вспоминать об этих часах часто. Вот тогда погляди назад, и волнение снова охватит тебя. И волнение и гордость за наше прошлое, за начало начал, которое открыло нам и всему миру путь в грядущее.

Делегаты съезда отдыхали где попало — на вещевом мешке, в золоченом кресле прошлого века, на школьной парте. Здесь можно было увидеть делегата из Сибири, с Кавказа, с Урала, из Туркестана. Молодая девушка, записывавшая делегатов, удивилась, насколько можно было удивиться в этом шумном движении:

— С Камчатки, товарищ! Неужели оттуда?

— А что ж?

— Да вы самый дальний делегат.

Был он простоват с виду, в сером полузимнем пиджаке, в сапогах с голенищами выше колен.

— Самый дальний, говорите? Видно, так. Я три недели ехал. Выехал при одной власти, а приехал в столицу-то… — Он сделал короткую паузу, словно не решался договорить, но закончил, махнув рукой: — А приехал-то, видно, помогать новой. К чему меня тут можно применить, а?

— Отдохните пока, — предложила девушка.

Но отдыхать камчатскому делегату не хотелось.

— Большевик я, — сказал он, — хоть и дальний, а большевик. Хоть записался перед самым выездом, а большевик. Как Ленин? Где?

— Все сегодня будет известно, товарищ.

Родион бегом спустился вниз к товарищам. С ним, застегивая шинель на ходу, шел военный.

— Дима, на телеграф… Есть приказ.

Делегат с Камчатки двинулся с ними.

На улице Родион огляделся.

— Где тут машину взять?

Броневиков уже не было.

Они шли проспектом. Дунин, выбрав дом побогаче, позвонил дворнику.

— Открывай гараж!

Он сказал это уверенно, будто давно знал, что здесь стоит автомобиль.

— У нас не гараж, у нас лошади, — испуганно отвечал старый дворник.

Открыли конюшню. Вывели пару серых, в яблоках рысаков. Из подвала выбежал бородатый, дородный человек.

— Товарищи… Господа… Как же это?

— Запрягай поскорее, по-военному.

— Знатные кони, — восхищенно сказал делегат с Камчатки.

— Да, умели буржуи от войны прятать.

— Верно, что спрятали, — неожиданно откликнулся кучер. — Сунул лошадиному доктору в руку — сам видел, помереть, — он и признал, что ноги разбиты.

— У этих-то разбиты?

— Лучше нет коней на проспекте, — не без гордости сказал кучер.