Феликс Овчаренко - Море штормит

Нельзя допускать охлаждения памяти. Она всегда должна быть живой, трепетной и горячей, как омытое кровью сердце.

18 мая. Наконец-то Григорий прислал письмо. В Слюдянке плохо. Не подтвердилось. Краток немыслимо. Никаких подробностей. Если бы не первая строчка — «Дорогой друг!» — я бы ответила вполне сердито. Впрочем, ему и так сейчас тяжело.

20 мая. Добилась-таки командировки. На днях выезжаю в Железногорск. Задание от редакции: написать репортаж «Огни города юности». Просьба Нарожного: во что бы то ни стало выяснить, куда тянется ниточка, которую он нащупал в разговоре с Колесниковым. В случае удачи будет продолжение очерка о Петровском десанте. Правда, зацепка слабая. Даже сам Колесников не уверен, стоит ли там искать. Но не попытаться нельзя. До чего же, наверное, трудно быть настоящим следопытом…

23 мая. Телеграмма из Иркутска. Молодец Нарожный! Всего четыре слова: «Есть девятая тетрадь. Григорий». Скорее в Железногорск! Да здравствует поиск!

8 июня. Репортаж давно уже напечатан, а очерк ни с места. Ничего не выходит, хоть плачь. А все из-за того, что ниточка привела прямехонько к Юрию Полуэктову. И надо же так случиться. Столько в Железногорске стоящих парней, а племянником героя оказался именно этот разухабистый, бойкий блондин.

Гляжу на него, молодого, самоуверенного, лихачески беззаботного, и тысячи «почему?» наплывают со всех сторон. Почему Александр Самоцветов, один из самых отважных десантников, сумел украсить свою короткую жизнь подвигом, хотя никто, казалось бы, не подсказывал ему правильного пути? Рос в распавшейся семье. Ничейным сыном в школу пошел. Жил на далекой заимке у молчаливого лесника, который угрюмо молился на образа и до самой смерти хранил в стенном тайнике серебряные рубли николаевской чеканки. Только на службе в городе Севастополе началась, по существу, у парня биография. Оборвала ее война. Ему тогда сровнялось лишь двадцать три.

Столько же сегодня и Юрию Полуэктову. Так почему же этот красивый и статный парень, с рождения познавший, что такое доброта и чуткость хороших людей, не испытавший в жизни и сотой доли невзгод Александра Самоцветова, оказался на поверку человеком без курса? Плутает, спотыкается, куражится, будто и впрямь не знает, куда силу девать, зачем дана она людям.

А ведь рядом такие ребята: только приглядись — и уже светлее становится на душе. Ну хотя бы Борис Шестаков, этот увалень с плутоватой улыбкой. Вечера напролет корпит над испанским, до изнеможения роется в книгах, где есть хоть какое-то упоминание об Антильских островах, стоически переносит насмешки местных остряков, мужественно осваивая кубинскую румбу. Совсем не похожий на него внешне, порывистый, пылкий Толя Юсупов вместе с тем чем-то ему сродни. Все та же нацеленность на твердо задуманное дело, та же увлеченность, тот же романтический настрой. И забавная вроде возня с катером, и модели парусников, выстроившиеся на книжном шкафу в тесной общежитской комнатенке, и купание в проруби во главе еще немногочисленных железногорских «моржей» — все это вовсе не щегольство, не флотская удалость. Студент-заочник кораблестроительного института, он бредит северными широтами, мечтает водить за Полярным кругом атомные корабли. Даже Семен Зуев, внешне типичный профессорский сынок, по недоразумению сменивший смычок скрипки на раскаленный электрод, всеми своими поступками и даже причудами лишь подтверждает сродство по-настоящему сильных и самобытных натур. Его отец действительно видный ученый, и прочил он своему сыну несколько иную карьеру. Но Семен оказался на редкость строптив. Вместо института — Тихоокеанский флот. Вместо университета — железногорская высота. Вместо аспирантуры — самостоятельная атака на философов всех веков. Начав с древних греков, Семен добрался, правда, пока лишь до Спинозы.

А у Полуэктова все не всерьез, все между прочим. Хотя, говорят, по натуре он тоже мечтатель и фантазер.

Словом, послал бог тему. Не знаешь, с какого конца подступить.

11 июня. Наконец-то человеческое письмо от Григория. Написал из Красноярска. Роется в краевом архиве. Отчего это так: чем дальше уезжает Нарожный от нашего города, тем чаще я вспоминаю и думаю о нем?

15 июня. Этот злосчастный очерк буквально выбил меня из колеи. А ведь была минута, когда я уже поверила, что вместе с Григорием мы смогли бы не только собрать о десантниках материал, но и написать целую книгу, боевую, призывную, нужную людям.

Замахивалась на книгу, а споткнулась на первой же непривычной теме. И все из-за этого Полуэктова. А как получилось бы славно, окажись на его месте настоящий парень, ну, скажем, такой, как Сережа Бойко. Вот о ком надо писать. Пусть не очень складны его стихи. Пусть бывает порою излишне горяч и безмерно суров там, где можно быть и помягче. Пусть прорывается иногда мальчишеское желание ошарашить округу бурлящей в мускулах силой. Но есть у парня черта, которая делает его человеком незаурядным. У Сергея необычайно высока мера строгости к самому себе. С детства он закаляет волю. Всегда норовит одолеть непосильное.

Вспоминаю, что он мне сказал во время нашей первой встречи. Часто-де ругают в газетах молодых людей, которые участвуют на Западе в танцевальных конкурсах на продолжительность, на рекорд. Называют их чудаками, оболтусами. А ведь это, должно быть, чертовски трудно — двигать ногами без отдыха 20, а то и 30 часов подряд. Лично я так бы, наверное, не смог. Не хватило бы сил. А вот если бы нужно было, спасая товарища, на руках по тросу над пропастью перебраться! Тут бы я с любым суперменом поспорил. Кто уж к чему тренирован. Я себя готовлю не к танцам, а к таким вот критическим ситуациям.

И верно — готовит. Ухитряется уже больше двух минут находиться под водой. Опробовал на лыжах самые крутые склоны Карганач-горы. Приемы самбо отрабатывает только с теми, кто килограммов на десять тяжелее его. А после какого-то недавнего случая за месяц научился без страховки ходить по канату, натянутому на тридцатиметровой высоте. И все время придумывает себе новые испытания.

А к чему готовит себя Полуэктов? Смеется: «Будет случай — увидите. Не хуже других. Только заявлений для печати не делаем…» Ну что от него ждать? Он даже о дяде своем ничего толком сказать не может. А ведь, по идее, Полуэктову прямая дорога в большую жизнь. Он же преемник Александра Самоцветова, ему и продолжателем быть. Почему за него должны нести эстафету другие? Каждому путь открыт! И Полуэктов мог бы стать таким же героем, как черноморец Александр Самоцветов. Если бы только… Стоп! А может быть, так и начать: «Он мог бы героем стать…»

Ты ждешь, Полуэктов, когда тебя под руки введут в наш завтрашний день и скажут по щедрости душевной: ладно уж, пользуйся, черт с тобой! А не подумал ли ты, что где-то там, у проходной, будут стоять и твой дед, скошенный пулей на подступах к Зимнему, и ровесник твоего отца, зарубленный махновцами под Гуляй-Полем, и умерший в госпитале от ран родной твой дядя Александр Самоцветов? Простят ли они тебе заурядную, бесшабашную жизнь?