Георгий Марягин - Стратег и зодчий

Гофман наблюдал, как министр иностранных дел Германии статс-секретарь Кюльман просматривает еще раз текст договора о мире, разворачивает карту, которую нужно было приложить к историческому документу торжества рейха и позора России.

Генерал скользнул взглядом по русской делегации, остановил его на Троцком. Удивительно бодро выглядел сегодня господин Троцкий. «Какую еще услугу окажет кайзеру и империи этот большевистский трибун», — подумал Гофман, вспоминая предыдущие дни переговоров, когда Троцкий объявил украинскую Раду законным правительством Украины.

Как ценно было это признание!

Гофман никогда не надеялся, что большевики согласятся с тем, что на Украине, где Советское правительство признано народом, Центральная рада, правительство без власти, может представлять страну.

— Прошу, господин статс-секретарь, огласить договор!

Это приглашение Гофмана начать заключительные переговоры прозвучало приказанием.

Гофман не удостоил взглядом глав турецкой, болгарской, австро-венгерской делегаций — они обязаны принять все, что продиктует Берлин.

Статс-секретарь Кюльман поднялся из-за стола и торжественно начал читать текст договора. Все слушали, не сводя глаз с карты. Жирная линия, как след лезвия ножа, отсекала от России Польшу, часть Белоруссии.

Гофман изредка поглядывал на Троцкого.

Троцкий был невозмутим. Казалось, он слушает акт о судьбе чуждого ему государства и ему безразлично, что там читает статс-секретарь Кюльман. Троцкий готовился к произнесению одной фразы, выношенной им в последние дни. Мысленно повторяя ее, он вспоминал наказ Ленина: «Принять без промедления любой ультиматум», запросы Ленина по телеграфу о ходе переговоров, свои уклончивые ответы о том, что скоро будет вынесено окончательное решение.

Между тем Кюльман уже зачитывал фамилии участников подписания договора. Когда была произнесена фамилия Троцкого, он, поднимаясь из-за стола, не глядя ни на кого, провозгласил:

— Мы выходим из войны, но вынуждены отказаться от подписания мирного договора.

Величественный Гофман, забыв о своем положении, о своих полномочиях, рывком поднялся с кресла. Он обрадовался этому заявлению куда больше, чем договору о мире. Германия получила свободу действий.

А Кюльман явно растерялся. Он нервно обратился к Троцкому:

— Как же так, господин народный комиссар? Как прикажете это понимать? Россия будет воевать с нами?

— Ни войны, ни мира, — металлическим голосом произнес Троцкий и, развернув лежащую перед ним папку, стал читать текст заявления:

— Именем Совета Народных Комиссаров, Правительство Российской Федеративной Республики настоящим доводит до сведения правительств и народов, воюющих с нами, союзных и нейтральных стран, что, отказываясь от подписания аннексионистского договора, Россия объявляет со своей стороны состояние войны с Германией, Австро-Венгрией, Турцией, Болгарией — прекращенным. Российским войскам отдается одновременно приказ о полной демобилизации по всем линиям фронта.

Закончив чтение заявления, Троцкий небрежно положил его на стол перед Кюльманом, вскинул голову, провел ладонью по своей густой шевелюре и, сняв пенсне, стал тщательно протирать его замшей.

Красный от волнения Кюльман взял листок с текстом заявления, но тотчас положил его обратно и, подыскивая слова, продолжал допытываться:

— Господин Троцкий! Как же дипломатические и торговые договоры?

Эта фраза больше, чем все предыдущие переговоры, раскрывала истинные стремления кайзера и его правительства. Рушились их надежды развязать руки на Восточном фронте, получать из России руду, хлеб, лес. Кюльман понимал, что как бы ни развалена была русская армия, но против нее и сейчас нужно держать десятки немецких дивизий.

— Мы сказали все, и больше к этому нечего прибавить, — Троцкий спокойно отодвинул кресло и повернулся к двери, как бы вымеряя взглядом расстояние до нее. Три шага. Сейчас он сделает эти три шага, и весь мир облетит его фраза — «ни войны, ни мира». Он уже однажды изрек ее на заседании ЦК и увлек ею девять из шестнадцати членов руководящего органа партии. Сейчас он надеялся увлечь ее надменностью, ее театральным пафосом миллионы людей России и всего мира.

Как рассудят его выступление в Центральном Комитете партии, Троцкого не интересовало.

— Немецкая сторона предлагает продолжить переговоры, — услышал он голос генерала Гофмана.

— Мы завтра уезжаем в Петроград. Больше разговаривать нам здесь не о чем, — не оборачиваясь бросил на ходу Троцкий.

— Скажите, как мы сможем связаться с Советским правительством? — спросил генерал.

Троцкий не ответил.

Через три часа из Бреста в Могилев, в Ставку, на имя главковерха Крыленко пришла шифрованная телеграмма Троцкого.

«Согласно сделанному заявлению издайте немедленно приказ этой ночью о прекращении состояния войны с Германией, Австро-Венгрией, Турцией и Болгарией и о демобилизации на всех фронтах».

Троцкий знал, что после его заверений выполнить указания Ленина — заключить мир — в Ставке эту телеграмму воспримут как известие о том, что выполнена директива правительства, и начнут демобилизацию армии. Предусмотрительно он сочинил другую телеграмму, обращенную к Ленину, с просьбой дать приказ о прекращении войны; он направил ее через Наркоминдел, не рискуя адресовать прямо Ленину.

Днем 11 февраля член коллегии Ставки Флеровский получил указание из Смольного по прямому проводу:

— Телеграмму о мире и всеобщей демобилизации армии на всех фронтах отменить всеми имеющимися у вас способами по приказанию Ленина…

«Нет дыма без огня. Слухи о тезисах Ленина, оглашенных им на совещании партийных работников в январе, подтвердились.

В этих тезисах особенно примечательна уверенность, что успех социалистической революции в России обеспечен.

«…Нет также никакого сомнения, что крестьянское большинство нашей армии в данный момент безусловно высказалось бы за аннексионистский мир, а не за немедленную революционную войну, ибо дело социалистической реорганизации армии, влития в нее отрядов Красной гвардии и пр. только-только начато».

«Заключая сепаратный мир, мы в наибольшей, возможной для данного момента, степени освобождаемся от обеих враждующих империалистических групп, используя их вражду и войну, — затрудняющую им сделку против нас, — используем, получая известный период развязанных рук для продолжения и закрепления социалистической революции. Реорганизация России на основе диктатуры пролетариата, на основе национализации банков и крупной промышленности, при натуральном продуктообмене города с деревенскими потребительными обществами мелких крестьян, экономически вполне возможна, при условии обеспечения нескольких месяцев мирной работы. А такая реорганизация сделает социализм непобедимым и в России и во всем мире, создавая вместе с тем прочную экономическую базу для могучей рабоче-крестьянской Красной Армии».