Пётр Лебеденко - Черные листья

Кирилл скривил губы и, мельком взглянув на Иву, проговорил, молитвенно сложив руки на груди:

— И будьте милосердны ко всем, и когда вас бьют по правой щеке, подставляйте левую… Так, кажется, в святом писании?.. Какого черта! Что за гнусный спектакль!

Павел молчал. Действительно, какого черта он стал поддерживать этот разговор? Кому он что даст? В сущности Кирилл прав — его действительно занесло. «Куда как скромно — я, я, я! А может, ничего нескромного в этом нет? В конце концов, дело ведь не только в личном. Тут — концепция. Тут — целое кредо. Разве еще в самом начале, когда встал вопрос об НТР, кто-нибудь сомневался, что все пойдет гладко, без драки? Такого в жизни не бывает. Но… Но пришел-то я сейчас сюда не за этим? Лава стоит, люди опустили руки, все планы летят к дьяволу — нет цепей. А у Кирилла они есть. Даст? Мог дать, если бы я был хоть чуть-чуть дипломатом… Наверное, надо немедленно все сглаживать. Давать отбой. И лезть в кусты?..»

— Кирилл, я пришел к тебе с просьбой. Кроме тебя, никто мне сейчас помочь не сможет.

— С просьбой — ко мне? — Кирилл сделал такой вид, будто слова Павла его буквально ошеломили. — С просьбой к человеку, которого собираешься вышвырнуть на свалку? Да-а, ты подаешь надежды. — Он постучал согнутыми пальцами по своей голове и спросил: — У тебя тут все в порядке?

Павел принужденно улыбнулся:

— Пока — да. А что будет дальше — одному богу известно.

— По крайней мере бог тебя нескромностью не обидел, — едко заметил Кирилл.

— Я хочу из нашей Усти выжать все, — словно не придав значения выпаду Кирилла, проговорил Павел. — Все, на что она способна, а если можно — то и больше.

— Желаю удачи, — сказал Кирилл. — На Усте хочешь въехать в рай?

— Но как раз удача-то мне и не сопутствует. Наверное, я и вправду Пашка-неудачник.

Павел хотел засмеяться, но ничего из этого у него не получилось. Гримаса какая-то жалкая, не больше. Он это почувствовал, и ему стало стыдно за самого себя. Кажется, за него стыдно стало и Иве. Она отвернулась и начала смотреть за окно. А Павел подумал: «Лучше бы ей уйти отсюда».

— Ну? — спросил Кирилл. — Чем же я могу тебе помочь? Учитывая, что я всего лишь начальник участка, а не Министр.

— Цепь, — сказал Павел. — Мне нужна скребковая цепь.

— Только и того? — весело воскликнул Кирилл. — Больше ничего тебе не нужно?

И Павел сразу почувствовал: не даст. Можно вставать и уходить — рассчитывать не на что. Но он продолжал сидеть, и ему казалось, что он смотрит сейчас на себя как бы со стороны. На себя и на Кирилла — на обоих — именно со стороны. Пожалуй, интересное зрелище. Жалкое зрелище. Проситель всегда, наверное, выглядит жалко. Униженно. А тот, другой, торжествующе. «Кланяетесь? Спину гнете? Так-так… А ну-ка еще…»

— Мне хочется, чтобы ты меня понял, Кирилл. Я ведь только начинаю. На меня смотрят. Изучают. Может быть, кто-то злорадствует: «Вот и лопнул ваш экспериментик. Как мыльный пузырь…» А дело ведь не только во мне, понимаешь? Страшно, если с самого начала люди не поверят в какую-то идею. Ты меня понимаешь, Кирилл?

— Понимаю. — Он сказал это вроде как сочувствующе. — Конечно, понимаю. Идея — это главное. И если сразу в нее не поверят — крышка. Все тогда можно в тираж. И людей, и машину. Меня ведь тоже однажды чуть-чуть не списали. Помнишь? Хорошо, что я вовремя остановился, а то… Да ты и сам все знаешь не хуже меня.

— Значит, поможешь? — с неожиданно вспыхнувшей надеждой спросил Павел.

Ива быстро обернулась и теперь смотрела на Кирилла так, точно от его ответа зависело очень и очень многое — для нее лично. У нее, пожалуй, тоже вспыхнула надежда, что все закончится хорошо. Не может, не имеет права Кирилл не пойти Павлу навстречу. Не имеет права! Сказать ему об этом? Или не надо? Он ведь и сам все понимает.

— Помочь я тебе не смогу, Павел, — проговорил Кирилл. И, подтверждая свои слова, отрицательно покрутил головой. — Нет у меня такой возможности. Не обессудь.

— На твоем участке есть скребковая цепь, — сказал Павел. — Лежит в резерве.

— Нет у меня цепи. Нет. Какие у тебя основания мне не верить?

— Я знаю точно — есть. Ты лишь разреши, я отыщу.

— С обыском явишься?

— Кирилл! — Это сказала Ива. Она подошла к нему и заглянула в его лицо. — Кирилл…

— Что — Кирилл! Я сказал, что Каширов всего лишь начальник участка и никто больше. И вообще… По-моему, это даже нечестно: пользуясь дружескими чувствами, наступать человеку на горло. Завтра у меня случится такая же беда — и я побегу просить цепь у тебя?.. Ловко! Раньше ты таким не был, Селянин. Раньше ты был скромнее.

Павел медленно, как-то уж очень устало поднялся со стула. И весь он казался сейчас усталым и будто опустошенным. Ива, взглянув на него, вдруг почувствовала необыкновенную жалость, потом перевела взгляд на Кирилла. Он едва заметно улыбался. Нет, улыбки на его губах не было, у него просто чуть-чуть подрагивали ноздри да слегка шевелились дугообразные брови, но Ива-то знала, что это такое. Кирилл сейчас внутренне торжествовал, он был вполне собой доволен.

«Какое самодовольство! — подумала Ива. И еще она подумала: — Господи, ну и черствый же он человек. А еще толкует о каких-то дружеских чувствах…»

Она остановила Павла и сказала:

— А почему ты не обратишься к Кострову? Или к Тарасову? Они…

— Они не такие, как Каширов? — сразу вспыхнул Кирилл. — Именно это ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, что Павел просит не золотую цепочку, чтобы украсить свой собственный жилет, а необходимую для дела вещь. И вряд ли у кого-нибудь хватит совести отказать ему в его просьбе.

Ива сказала это резко, и хотя голос ее слегка дрожал, и хотя она сама испугалась и своих слов, и своей резкости, все же ни на мгновение не раскаялась в том, что сделала. Будь что будет! Сейчас вот Павел уйдет, и Кирилл, конечно, сразу же обрушит на нее весь свой гнев, но где-то там, в каком-то тайничке своего сознания, Ива чувствовала удовлетворение человека, который не поступился своей совестью.

Павел между тем прошел мимо Кирилла, даже не взглянув на него. На минуту остановившись возле Ивы, он взял ее руку, поднес к губам и поцеловал.

— Спасибо, Ива, — мягко сказал он. — До свидания.

— Ах, как трогательно! — хмыкнул Кирилл.

Наверное, ему лучше было бы промолчать. Потому что Павел, уже потянув на себя дверь, неожиданно остановился, резко оглянулся на Кирилла и бросил:

— Ты, конечно, знаешь, что такое собака на сене? И не кажется ли тебе, что ты чем-то смахиваешь на подобное животное? Инжене-ер!

И, хлопнув дверью, громко застучал каблуками по бетонным ступенькам лестницы.

…Как только они остались одни, Кирилл сразу спросил:

— Поговорим?

Ива медленно прошла в угол комнаты, где стояло ее любимое старенькое кресло, обтянутое голубым шелком с бахромой внизу, села в него и как-то по-детски поджала под себя ноги. Потом протянула руку к скамеечке, взяла с нее плед и, набросив его на плечи, зябко поежилась. На Кирилла она не глядела и на вопрос его не ответила. В конце концов, он все равно сейчас начнет, сперва, может быть, более или менее спокойно, а потом обязательно распалится, и Ива, прислушиваясь к интонации его голоса, будет мучительно думать над тем, что для нее лучше: молчать или возражать ему, оправдываться или во всем с ним соглашаться. По сути дела, ей никогда не удавалось найти что-то для себя и для него приемлемое — в любом случае в такие минуты его все раздражало и он не останавливался до тех пор, пока не иссякал весь запал.