Пётр Лебеденко - Черные листья

Однажды ему показали старого шахтера, ушедшего на пенсию, и спросили:

— Знаешь этого человека?

— Не знаю, — ответил Тарасов. — Знаменит?

— Знамени-ит! Всю войну прошел, хороших детей вырастил — настоящая смена. И сам когда-то гремел. От Алексея Стаханова три или четыре письма получил. В общем, рабочая косточка. На пенсию провожали — воз подарков, все, как говорят, тепло души. Прослезился старик и сказал с трибуны: «Ежели я перестану быть человеком — плюньте мне тогда в глаза…»

Год или два действительно оставался человеком. А потом превратился в сутягу. Идет к директору шахты, канючит: «Выпиши, слышь, шиферу, хату покрыть надо. Текет». — «Помилуй бог, Тимофей Иваныч, я ж тебе месяц назад выписывал, запамятовал ты, что ли?» — «Так то кухню-лестницу перекрывал, а теперь хату».

Ну, жалко обижать старую гвардию, да еще ветерана. «Давай, товарищ Далеченок, заявление, черкну резолюцию». И черкнет. А через час-два секретарша опять докладывает: «Товарищ Далеченок пришел. Сказать, что нету вас?» — «Проси! Для него я всегда есть!»

Заходит. «Пришел поблагодарить за внимание. Только вот насчет оплаты шифера. Дороговато что-то. Нельзя ль по себестоимости? Иль списать на какую поди нито стройку?» — «Вот чего не могу, Тимофей Иванович, того не могу. Закон-то один для всех — бесплатно нельзя». — «И для ветерана труда и ветерана войны тоже нельзя? Я ж вот этими руками тысячи и тысячи тонн угля на-гора́ выдал, я ж вот этими руками фашистов бил, свое государство освобождал! А государство теперь в твоем лице — отказ?» — «Не могу, Тимофей Иваныч, прости меня, пожалуйста». — «Не прощу, нет, дорогой директор, не прощу».

И вот уже в райкоме партии письмо. Так, мол, и так, не думал не гадал, что до такого измывательства над собой доживу. Когда Далеченок был государству нужен — ему почет и всяческое уважение. Отработал свое Далеченок, отдал все свои силы — его теперь отовсюду в шею гонят. Кричат на него: «Крохобор!» Обзывают. Оскорбляют! Прошу разобраться…

Раз разобрались, два, одна инстанция, другая — да и врет же старик, да и наглец же он! Вызвали, поговорили, объяснили вежливо, тактично, все как надо. В том, что можно по закону, обещали помочь. Куда там! Пошли от Тимофея Иваныча письма в обком партии, в ЦК, в народный контроль, писателю с мировым именем! И везде в первых строках одно и то же начало:

«Я, бывший заслуженный шахтер, проработавший под землей всю свою сознательную жизнь, имеющий десятки благодарностей, я, бывший воин нашей Советской Армии, громивший врагов Родины на своей и чужой земле, взываю о справедливости…»

Вот таким он стал, этот человек. Писать научился не хуже классного журналиста, слезу пускать — не хуже юродивого на паперти. И, к несчастью, верят ему. А кто не верит — боится. Сам знаешь, с г… свяжись, не отмоешься, сто лет смердить будет. Кто-то однажды попытался осадить писаку — свету белому не обрадовался: уже через неделю комиссия из обкома явилась. Пошла нервотрепка, еле ноги человек унес. А директор шахты скоро, пожалуй, инвалидом станет, если инфаркт раньше не стукнет Этого бедолагу затаскали по комиссиям. У нас ведь так: все мы добренькими хотим быть, никого не обидеть. Мерзавцы же, наподобие этого Далеченка, того от нас и ждут. И уж коль сядут на шею — не сбросишь…

Тарасов все выслушал, попристальнее пригляделся к бывшему шахтеру, чтобы крепче его запомнить. И вот как-то собирается профсоюзная конференция угольщиков. Далеченка, дабы умилостивить его, приглашают в качестве гостя. Он ходит по залу с высоко поднятой головой, здоровается легким кивком головы — как же, его тут почти все знают, ради него приезжали люди не только из области, но и из Москвы. Посматривая-поглядывая по сторонам, прислушивается к разговорам: не о нем ли толкуют вон в той кучке, а если о нем, то что? Далеченок не огорчается, что при его приближении люди умолкают, наоборот, его распирает от гордости — боятся! Хвосты поджимают! А вот он сейчас подойдет — и сникнут все. И наверняка начнут руки протягивать: «Добрый день, Тимофей Иваныч, как живете-можете, как здоровьице?»

После звонка все пошли занимать места, Далеченок — один из первых. И сел в первом ряду, чтобы председательствующий его сразу увидел. Вдруг забыл внести в список президиума? Вдруг что-то там не сработало? А увидит Далеченка — и все поправится. Не может не поправиться.

Все же сидел, как на иголках. Даже шею вытянул, точно гусь, прислушиваясь к называемым фамилиям. От волнения лицо у него побурело, пальцы пошаливали на коленях. Уже семь или восемь человек назвали, а еще только на «в». Понапихали в список разных Вакуловых, Воропаевых, Водолазских. Подумаешь, личности! А знают ли о ком-нибудь из них в Москве? В ЦК или в народном контроле?

— …Далеченок Тимофей Иванович!

Точно гора с плеч! Вроде и не было никакого внутреннего напряжения и волнения. Расслабился Тимофей Иваныч, сидел, изредка бросая взгляды по сторонам, — все слышали его фамилию? Все? Законное дело: бывший знатный шахтер, ветеран войны и прочее. Правда, таких много, но надо уметь заставить себя уважать. Заставить! Взять, к примеру, его однокашника — Зимовнова Ивана Лукича. Тоже ведь бывший шахтер, тоже ветеран войны. Два ордена Красной Звезды имеет, кучу медалей. Когда-то портрет в областной газете поместили и под портретом — слова «Один из лучших проходчиков треста…» Ну, а дальше. Ушел на пенсию, ходит по школам, беседы проводит, агитирует идти работать на шахты. Оно ему нужно? Оно ему что дает?.. В президиум даже не избирают…

— У кого какие замечания по составу президиума? — спросил председательствующий. — В целом будем голосовать?

— В целом! — крикнул Тимофей Иваныч.

Он сейчас подобрел. Можно было, конечно, дать отвод директору шахты и еще кой-кому, да ладно уж, бог с ними, пускай… Главное, когда скажут: «Просим занять места», не замешкаться, сесть в первом ряду, где-то рядом с секретарем горкома партии Евгеньевым.

Он уже и встать изготовился, чтобы идти на сцену, как вдруг услыхал чей-то негромкий, будто приглушенный голос:

— У меня есть замечание. Разрешите?

Тарасов! Чего это он вздумал? Какие еще там замечания? Обалдел человек? Будто не знает, что все согласовывается где надо…

Странное дело: никогда Тимофей Иванович близко не сталкивался с Тарасовым и знал-то его лишь по разговорам, как говорят, — издали, но вот идет этот самый Тарасов к трибуне со своими замечаниями, Тимофей Иваныч и ведать не ведает, о чем Тарасов скажет, а между тем понемножку то холодеет, то в жар его бросает, и тогда чует, как липкий пот покрывает тело, как опять пошаливают непослушные пальцы. «Чего это я всполошился? — успокаивает себя Далеченок. — Почти полста человек назвали, мало ли к кому претензии могут быть? Да и слыхал наверняка обо мне Тарасов, не осмелится… К чему беду на свою голову кликать станет?..»