Пётр Лебеденко - Черные листья

Симкин ничего не ответил.

Встал и, подойдя к окну, долго стоял, глубоко о чем-то задумавшись, и было похоже, что он забыл о Павле Селянине. Наконец, не оборачиваясь, спросил:

— Скажи, Павел Андреевич, тебя не волнует тот факт, что среди старших товарищей не так уж много людей, чье отношение к тебе можно было бы назвать дружеским?.. Смотри: Каширов, Стрельников, Бурый, а теперь, насколько я понимаю, и Симкин — все против Селянина! Тебя это не тревожит? Сможешь ли ты нормально работать без соответствующей поддержки? Ведь один Алексей Данилович Тарасов — это очень мало…

— Но остальные — не враги же мне! — воскликнул Павел. — Если мы пока не находим общего языка, разве это значит, что у нас не может быть нормальных отношений?

Симкин снова подошел к Павлу и сел рядом с ним:

— Отвечу тебе вопросом на вопрос: если я не поддержу тебя во всех твоих начинаниях, а, наоборот, стану везде и всюду доказывать, что твой взгляд на роль рабочих в научно-технической революции ошибочен и даже вреден, будешь ли ты относиться ко мне нормально?

— А вы ведь уже и начали этим заниматься, Андрей Андреевич, — сказал Павел. — Вы ведь и начали уже доказывать, что я чуть ли не авантюрист.

— И как же ты на это думаешь реагировать? Только честно.

— Конечно. Я стану везде и всюду доказывать, что ваш взгляд на роль рабочих в научно-технической революции ошибочен и даже вреден.

— Короче говоря, объявишь мне войну? Как в свое время объявил ее Кириллу Александровичу Каширову, а теперь и Бурому?

— Да.

— Смело, ничего не скажешь, — усмехнулся Симкин.

Павел же заметил:

— Другого выхода у меня нет. Хотелось бы только, чтобы вы поняли, Андрей Андреевич: наживать себе недругов мне ведь несладко. Но… Если бы я не был так уверен в своей правоте…

И опять Симкин надолго замолчал. Затянувшаяся пауза не то что угнетала Павла, но ему было неприятно сидеть под изучающим взглядом начальника участка, лицо которого то хмурилось, то вдруг на нем появлялась какая-то неопределенная, точно блуждающая, улыбка, и Павел никак не мог понять — насмешливая ли она, эта улыбка, безразличная, злая или добрая. У него было желание встать и уйти, так как он считал, что беседа их окончена, однако что-то его все-таки удерживало, и Павел продолжал сидеть, нервно барабаня пальцами по колену.

И вдруг Симкин сказал:

— Ну, что ж, не стану тебя больше задерживать, Павел Андреевич. Передай поклон своей супруге. — Он улыбнулся и добавил: — Она у тебя обаятельная женщина…

Попрощавшись, Павел вышел. И в ту же минуту Андрей Андреевич протянул руку к телефону, снял трубку и попросил телефонистку коммутатора шахты:

— Пожалуйста, соедините меня с редактором городской газеты.

Сейчас у него было такое выражение лица, какое бывает у людей, которые делают что-то такое, чего им делать не хочется, но по-другому они, в силу каких-то причин, поступить не могут.

— Алексей Николаевич? — спросил Андрей Андреевич. — Вас беспокоит Симкин… Да-да, Симкин. Шахта «Веснянка», совершенно точно…

Он чуть отнял трубку от уха — редактор говорил слишком уж громко и буквально оглушал:

— Андрей Андреевич? Можете не волноваться, статья ваша идет в следующем номере. Хорошая статья. Одобряю. Кое-что в ней спорно, но проблема острая, есть о чем и поспорить… А главное, вы хорошо раздеваете некоторых голубчиков. Вот их-то…

— Алексей Николаевич, — прервал редактора Симкин, — я прошу статью не публиковать.

— Что? Что вы сказали? Не понял! Я говорю: статья хорошая! Хор-ро-шая!

— Но я не хочу, чтобы ее публиковали, — повторил Симкин. — По многим причинам. Прошу меня извинить за хлопоты… Через пару часов я зайду в редакцию и все объясню. До свидания, Алексей Николаевич…

— Слушай, обаятельная женщина, — сказал Павел, — поклон тебе от самого Андрея Андреевича Симкина. «Обаятельная женщина» — это его слова. Мне кажется, что они были сказаны искренне. Как ты сумела его очаровать?

Клаша засмеялась:

— У меня иногда создается впечатление, будто наш грешный мир время от времени становится с ног на голову. И ты перестаешь понимать происходящее вокруг.

— То есть? — спросил Павел. — Давай для ясности пример.

— Пример? Тот же Симкин. Что с ним произошло? Наш редактор говорит: «Симкин — ярко выраженный тип шизофреника». И поясняет: «Это только у шизофреников бывает семь пятниц на неделе». Может, ты скажешь, что случилось?

Павел удивленно посмотрел на Клашу:

— О чем ты? Давай без загадок.

В свою очередь, не меньше, чем Павел, удивилась и Клаша.

— Как? Ты ни о чем не знаешь? Да ведь Симкин позвонил редактору и категорически заявил, что снимает свою статью. Категорически! Посмотрел бы ты на нашего Алексея Николаевича. Вызвал меня и пошел орать: «Это ваши проделки, товарищ Селянина! Это вы все подстроили! Небось, не одну крокодилью слезу пустили, уговаривая Симкина не прочесывать вашего муженька! Позор! Позор для журналиста!» — «Я ничего не знаю, — говорю ему. — Ничего я не подстраивала». Куда там, и слушать не хочет. «Я вас, — кричит, — насквозь вижу, голубчиков! Меня вы не проведете! Вам, голубчики, не журналистикой заниматься, а благотворительностью!» Боже, какими только эпитетами он меня не наградил!

Клаша забралась с ногами в кресло, посидела с минуту молча и вдруг с подозрительностью спросила у Павла:

— По всему видать, что ты заключил с Симкиным мир? Как тебе это удалось?

Павел засмеялся:

— Это допрос? Подсудимому встать? — И уже совсем серьезно: — Убей, ничего не могу понять. Сегодняшнюю нашу беседу с Симкиным даже с большой натяжкой вряд ли можно назвать дружеской. Мне, например, все время казалось, что драки не избежать. И, если по-честному, ты меня огорошила…

— Да, метаморфоза, — на несколько минут задумавшись, сказала Клаша. — А почему, собственно говоря, мы исключаем, что Симкин мог изменить свою позицию? Бывает ведь так: ты, как тебе кажется, в чем-то по-настоящему убежден, но вот внезапный толчок извне — и твоя убежденность начинает колебаться, ты что-то анализируешь, что-то проверяешь, короче говоря — проводишь переоценку ценностей и вдруг видишь те же самые вещи совсем другими глазами.

— Но нужен толчок извне, — сказал Павел. — И, видимо, очень сильный. Что явилось толчком для Симкина? — Он внимательно посмотрел на Клашу, точно она и должна была ответить на его вопрос, и неожиданно закончил: — Я благословил бы свою судьбу, если бы Симкин занял хотя бы нейтральную позицию. Пусть выжидает, пусть наблюдает, анализирует, делает переоценку ценностей, но не мешает. Большего я пока ничего не хочу.

Клаша улыбнулась:

— Не так уж мало ты и хочешь. Если бы нам никто никогда не мешал, мы все обленились бы от спокойной жизни. Хотя, говоря откровенно, иногда уж очень хочется пожить поспокойнее. Совсем немножко — неделю, две, месяц. Чтоб ни-ни… Чтоб никто тебя не дергал, не помыкал тобою, не кричал на тебя: «Я вас, голубчики, насквозь вижу!» — Она тяжело вздохнула и отрицательно покачала головой: — Нет, такого, наверное, наш брат дождется не скоро…