Пётр Лебеденко - Черные листья

Но струг продолжает работать…

Бывали минуты, когда у Павла Селянина возникала совершенно непреодолимая потребность остаться в шахте наедине с самим собой и своими мыслями. Иногда эта потребность возникала настолько неожиданно, что Павел даже сам удивлялся: откуда она родилась, какие неведомые силы гонят его под землю, что его туда так неудержимо влечет? Но, удивляясь и недоумевая, Павел не очень-то старался отыскать ответ на свои вопросы. И не очень-то противился этой неосознанной силе, полагая, что это все сродни естественному зову души, а зов души, по его твердому убеждению, — тот же инстинкт, с которым незачем да и бесполезно бороться. «Природа, — где-то вычитал Павел, — наделила человека самой тонкой, самой сложной и самой совершенной гармонией чувств, и если человек обязан в какой-то мере свои чувства совершенствовать, то из этого совсем не вытекает, что он должен их отвергать…»

О причудах Павла знали многие шахтеры его бригады, и вначале над ним незлобиво подсмеивались, острили:

— Гляди-ка, Пашка Селянин опять к своей подземной колдунье на свидание отправился… Познакомил бы, что ли, а, Пашка? Не по-товарищески это — одному пользоваться. Глаза-то у нее — живые? Или из антрацита?

Со свойственными ему простодушием и откровенностью Павел отвечал:

— Колдунья эта для меня самого штука загадочная. Сохнуть по ней я не сохну, а что вот приворожен к чему-то — тут уж никуда не денешься.

Обычно, спустившись в шахту минут за тридцать-сорок до начала смены, Павел шел в какой-нибудь облюбованный им уединенный уголок, садился, прижавшись спиной к слегка влажному прохладному телу породы, и так сидел в одиночестве, прислушиваясь и к своим чувствам, и к той жизни, которой жила шахта.

Для него не существовало ни мира тишины, ни мира мрака. Ему казалось, что он слышит и понимает шахту в звуках, рождающихся в пластах на далеком от него расстоянии, в колебаниях атомов воздуха, воспринимаемых им внутренним чутьем. Шахта была для него живым существом, в котором каждую секунду происходят необходимые или случайные, закономерные или противоестественные процессы…

Сидя в кромешной тьме, Павел испытывал ни с чем не сравнимое волнение души. Откуда исходит это волнение, в чем его первопричина, Селянин тоже не знал, но не переставал удивляться тому, что каждый раз испытывает его все с той же силой, каждый раз оно рождает в нем новые чувства.

Иногда ему казалось, будто он с помощью какого-то необъяснимого чуда уходит из сегодняшней жизни и начинает жить в том мире, который существовал миллионы лет назад. Существовал вот здесь, где Павел сейчас находится, почти в километре от поверхности той земли, где в эту минуту идет совсем другая жизнь. Все, что миллионы лет назад окаменело, вдруг начинало оживать, приходило в обратное движение, пласты угля и породы превращались в прямоствольные папоротники, огромные кроны диковинных деревьев, в которых обитали не менее диковинные птицы. Потом — чудовищные пожары, когда, казалось, горит вся планета. И уже падают, наслаиваются друг на друга черные, не успевшие сгореть дотла листья, и Павел слышит их тяжелый шелест, будто у его лица машут крыльями большие птицы.

Не эти ли черные листья видел отец, сидя в своем окопчике в ожидании последнего боя? Не их ли прохладу ощущал израненным телом, чуя дымок осеннего леса?

Как ни странно, но Павел редко испытывал острую, щемящую тоску по отцу. И не потому, что он мало любил его или не был крепко к нему привязан. Напротив, чувства его были очень сильными, и когда такая тоска на него наваливалась, Павел метался и страдал так, точно несчастье случилось только вчера. Но все это быстро проходило, не оставляя заметных следов на характере Павла. Он не становился ни угрюмым, ни нелюдимым, ни даже надолго печальным. Поглядеть на него со стороны, можно подумать: а ведь довольно черствый человек этот Селянин, коль так нечасто приходят к нему воспоминания об отце…

Однако подумать так могли лишь те, кто знал Павла или очень, поверхностно, или не знал его вовсе. Отца своего Павел не забывал ни на минуту, а тоска по нем наваливалась на него редко только потому, что Павел и видел, и чувствовал отца рядом с собой всегда, и ему казалось, будто отец никуда не уходил, а вот тут, в самом существе Павла, не только в его сердце и мыслях, но и в его поступках, в его отношении к людям и к жизни вообще. Все, о чем Павел думал, о чем мечтал, что делал — все это, так или иначе, было связано с отцом, который мог постоянно что-то подсказать, с которым можно было и о чем-то поспорить, и о чем-то посоветоваться. Не было у Павла Селянина другого такого друга, как его отец, и о самом сокровенном он мог говорить только с ним. Они всегда понимали друг друга, и хотя один был жив, а другой жил лишь в воображении, это нисколько их не разделяло…

Павел снял с каски «головку», положил ее на колени и выключил свет. Густая, до осязаемости тяжелая тьма, казалось, легла ему на плечи, веки тоже сразу отяжелели, и Павел закрыл глаза. Черные листья сейчас не шумели, хотя тугой, упругий ветер гудел в вентиляционном штреке так, будто где-то рядом шумели волны. Павел даже представил себе, как они разбиваются об острые камни, и прозрачные, насквозь просвечиваемые солнцем брызги вначале взлетают вверх, потом, рассыпавшись широким веером и радужно блестя, пеной оседают на берег.

Откуда-то издалека, точно из-за того самого моря, которое Павел видел в своем воображении, донеслось эхо взрыва. Приглушенное расстоянием, оно казалось мягким, как вздох усталого человека. И Павел тоже устало вздохнул. Он никак не мог избавиться от горького осадка, оставшегося от вчерашнего вечера. Пытался убедить себя, что ничего особенного не произошло, что ко всему надо отнестись спокойнее, но осадок оставался, и Павел ничего не мог с собой поделать.

Вчера перед собранием, на котором должны были выбирать шахтком, к нему подошел Кирилл и, взяв его под руку, отвел в сторону.

— Есть новость, Павел, — сказал он. — Весьма любопытная.

— Наши космонавты отправились на Юпитер? — засмеялся Селянин.

— Ну, по такому поводу я не стал бы тебя беспокоить. — Кирилл тоже засмеялся, но смех его — Павел это сразу почувствовал — был не совсем естественным. Кажется, Кирилла что-то беспокоило. — Новость касается лично твоей персоны, — добавил Кирилл. — Я случайно узнал, что тебя будут рекомендовать в члены шахткома. Все идет от Тарасова. Ты в восторге?

Павел пожал плечами:

— Не очень. Ноша не из легких. Но кому-то ведь надо ее нести…

— А почему — тебе? — спросил Кирилл. — Мало тебе своей? Институт — не пикничок, грызть науку — не семечки грызть. Согласен?