Пётр Лебеденко - Черные листья

Бродов хорошо помнит: когда-то, около двух десятков лет назад, он работал, хотя и недолго, вторым секретарем городского комитета партии вот в таком же, не очень крупном, городе. Нельзя сказать, чтобы он отличался в то время нерешительным и слабым характером — твердо стоял на ногах, авторитетом пользовался немалым, самоуверенности — хоть отбавляй. Но стоило ему узнать, что в город едет какой-либо солидный представитель из центра, как ему сразу же делалось не по себе. Он, готовясь к встрече этого солидного представителя, развивал кипучую деятельность, всех поднимал на ноги и шумел, шумел день и ночь: там наведите должный порядок, здесь замаскируйте какие-то недоделки, приготовьте знатный обед, поставьте в номер гостиницы новую мебель и так далее и тому подобное. А уж стоило представителю центра соизволить было побеседовать с Бродовым — Арсений Арсеньевич весь становился вниманием, вежливость (он не хотел признаваться даже себе, что это скорее было похоже на услужливость) сквозила в каждой черточке его лица, и даже голос у Бродова заметно менялся — становился вкрадчивым, тихим, и в нем начинали преобладать бархатные нотки…

И вот теперь… Он, Бродов, тоже ведь является солидным представителем центра, а каково к нему отношение? Как с ним разговаривают, как на него смотрят, какие вопросы ему задают? «Вам не мешает не совсем четкое знание дела разбираться в подчас каверзных вопросах?» Черт подери! Что, в конце концов, произошло в этом грешном мире? Может быть, он, Бродов, был тогда обыкновенным подхалимом? Нет, нет, этого он про себя сказать не мог. Значит, изменились люди? У них появился какой-то новый душевный настрой? И откуда к ним пришла вот эта удивительная уверенность, необыкновенная убежденность в правоте всего того, что они делают?

Все же, сумев взять себя в руки, Бродов, словно в удивлении вскинув брови, спросил:

— Насколько это доступно моему пониманию, вы пытаетесь в чем-то меня обвинить? Есть у вас для этого основания и (он улыбнулся с легкой иронией), простите, право?

— Я просто констатирую факты, — спокойно заметил Евгеньев. — А факты, как принято считать, весьма упрямая вещь.

— Вот именно, — сказал Арсений Арсентьевич. — Факты действительно упрямая вещь. И если вы позволили себе говорить со мной прямо, то, видимо, я также должен позволить себе придерживаться истины. Факты, уважаемый товарищ Евгеньев, таковы: благодаря «самодеятельности» Батеева и Кострова, которую кто-то не только благословил, но и поддержал, шахта Кострова недодала огромное количество угля, не говоря уже о том, что на ветер выброшены государственные денежки, — шахтерам начислялась зарплата, производились расходы на амортизацию и так далее. Вас, как партийного деятеля, это не волновало? Мне кажется, Центральный Комитет партии никого за подобные вещи по головке не гладит. И еще: кто дал право Кострову, Батееву и, следовательно, их покровителям нарушать установленный государством порядок? Вы понимаете, что получится, если каждое новшество техники будет внедряться без соответствующих заключений и санкций? Не кажется ли вам, что это будет пахнуть анархией?

Евгеньев слушал Бродова молча, угрюмо опустив голову и лишь изредка исподлобья поглядывая на Арсения Арсентьевича. А тот, принимая молчание и угрюмость секретаря горкома за раскаяние, продолжал, почти упиваясь собственным красноречием. И все нагнетал и нагнетал, теперь уже откровенно запугивая Евгеньева тем, что угольный отдел ЦК партии совсем недавно разбирал идентичный случай, и, право же, он, Бродов, совсем не завидовал тем товарищам, которые были вызваны для объяснения.

Он сидел спиной к двери и не мог видеть, что в кабинет несколько минут назад вошли два человека и тихо, без шума, сели позади него, прислушиваясь к разговору. Только когда кто-то из этих двоих, закуривая, чиркнул спичкой, Бродов оглянулся и недовольно поморщился — он предпочитал иметь дело лишь с первым секретарем, посторонним лицам находиться тут было незачем. Однако Евгеньев сказал:

— Познакомьтесь, Арсений Арсентьевич — второй секретарь городского комитета партии Иван Андреевич Платонов и первый секретарь райкома партии Василий Семенович Антонов. Кстати, именно в его районе находится и шахта Кострова, и институт Батеева.

Бродов привстал, слегка кивнул одному и другому, небрежным этим жестом показывая свое неудовольствие непрошеным их вторжением. И бесцеремонно спросил у Евгеньева:

— Может быть, беседу нашу стоит отложить?

— Зачем же? — Евгеньев улыбнулся. — Мы здесь единомышленники. Притом этим товарищам нелишне узнать, какая кара их ожидает.

Бродов передернул плечами:

— Не вижу повода для иронии, простите за откровенность. Я говорю не о каре, а о партийной ответственности… Или вы считаете, что за все должны отвечать Костров и Батеев?

— Я только сейчас от Батеева, — как бы случайно сказал Антонов. — Ему уже лучше. Неугомонный человек! Под подушкой — от жены прячет! — чертежи, схемы, расчеты. И на уме только одно: «УСТ-55»! Правда, уже сейчас думает об усовершенствовании. Все ищет, ищет — ни секунды покоя…

— Такие люди покоя не знают, — заметил, глядя на Бродова, Платонов. — Отними у него его дело, и он зачахнет.

Бродов опять передернул плечами, теперь уже выказывая явную досаду. Что за спектакль? И что тут за учреждение — городской комитет партии или коллегия адвокатов? Батеев, Батеев, Батеев… Ему, Бродову, хотят что-то внушить? Или хотят его разжалобить?

Он вдруг всем корпусом повернулся к секретарю райкома Антонову и неожиданно спросил:

— Вы — горняк? Костров говорил, что вы работали начальником участка…

— Правильно он говорил.

У Антонова был густой, очень низкий голос. Небольшие черные глаза смотрели на Бродова пытливо, изучающе и, как показалось Арсению Арсентьевичу, не совсем доброжелательно. Невысокого роста, с виду даже слегка болезненный («Что-то, наверное, с легкими», — почему-то подумал Бродов), он обладал, видимо, большой внутренней силой. Казалось, этот сравнительно молодой еще человек, прожив богатую и, пожалуй, нелегкую жизнь, настолько научился в жизни отделять добро от зла, что ему не составляло никакого труда мгновенно определить, кто из людей чего стоит. Бродов даже неловко поежился от пристального взгляда Антонова и опустил глаза.

— Правильно он говорил, — повторил Антонов. — Я действительно работал начальником участка. И в свое время мечтал о таком вот чуде, как «УСТ-55». — Он медленно, как-то устало, провел широкой ладонью по своей густой, иссиня-черной шевелюре, потом добавил: — Знаете, о чем я сейчас думал, товарищ Бродов, слушая вашу речь о партийной ответственности? Если бы мне сказали, что я не на жизнь, а на смерть должен с кем-то драться за батеевскую идею, я вступил бы в эту драку, ни мгновения не раздумывая. Хотя бы и знал заранее, что мне основательно помнут ребра.