Пётр Лебеденко - Черные листья

— Вы готовы были бы вступить в драку и с советскими законами? — жестоко спросил Бродов. — И даже с установками партийных органов высших инстанций?

Антонов лишь мельком взглянул на него, губы его дрогнули в критической улыбке, но он промолчал. А Платонов заметил:

— Немножко запрещенный прием, товарищ Бродов. Василий Семенович имеет в виду совсем другое.

Бродов взглянул на Платонова. Платонов сидел к нему вполоборота, и Бродову бросились в глаза его высокий лоб и часть тяжелого подбородка, полуприкрытого длинными, точно у пианиста, нервными пальцами. Лицо показалось не то застывшим, не то напряженным. И только через какое-то время, когда Платонов к нему повернулся, Бродов увидел его глаза. И поразился. Ничем они были не похожи на глаза Евгеньева или Антонова, но в то же время Бродов мог поклясться, что в них страшно много общего. То же, как ему показалось, упрямство, та же уверенность и, несмотря на напряженность, — то же необычное и непонятное Бродову спокойствие. «Мы ведь единомышленники», — почему-то вспомнил он слова Евгеньева. Вспомнил и подумал: «А кто для них я? Чужой человек? Они видят во мне врага? И на кой черт я сюда явился? «Единомышленники»! Голову даю наотрез, что эти двое — Платонов и Антонов — оказались здесь не случайно. Сценарий был разработан заранее. Навалимся, дескать, на товарища Бродова скопом, придавим его, и он наверняка подымет лапки кверху… Плохо вы знаете товарища Бродова! В трудную минуту товарищ Бродов умеет показать зубы…»

Он демонстративно отвернулся от Платонова и секретаря райкома — будто решил их вообще не принимать во внимание — и обратился к Евгеньеву:

— Печально, что мы не находим с вами общего языка, Георгий Дмитриевич. Печально потому, что, как мне кажется, вы не совсем понимаете сложности вопроса. И недооцениваете своей ответственности. Если вы не против, давайте закончим нашу дискуссию. Но прежде я хочу задать вам последний вопрос: вы не намерены дать указание, хотя бы временно, прекратить испытание «УСТ-55»? По крайней мере, до тех пор, пока судьба установки будет решена компетентными организациями?

— Нет, — твердо ответил Евгеньев. — Наоборот, мы сделаем все от нас зависящее, чтобы стадия испытания закончилась как можно быстрее… Собственно говоря, то, что сейчас происходит, вряд ли можно назвать испытанием. Это скорее доводка механизма до нормы.

— Ну что ж, вольному воля, — Бродов встал и вышел из-за стола. — В таком случае разрешите откланяться. Весьма огорчен, что не смог вас убедить. Поверьте, сделать я это хотел больше из дружеских чувств, чем по обязанности.

— Мы очень вам благодарны, — улыбнулся Евгеньев. — Кстати, догадываясь, видимо, что вы к нам заглянете, Зиновий Дмитриевич Грибов переслал сюда телеграмму на ваше имя. Кажется, из министерства. Вот, пожалуйста…

Он протянул Бродову нерасклеенный бланк телеграммы, и тот, надорвав склейку и еще не читая, а только увидав в конце фамилию начальника своего управления, сразу же испытал чувство страха, которое невольно заставило его снова присесть и на мгновение закрыть глаза, чтобы кое-как собраться с силами. Почему он испытал это чувство, Бродов объяснить не мог, но в том, что над ним сейчас нависла какая-то беда, Арсений Арсентьевич нисколько не сомневался. Ему не хотелось, чтобы чужие люди догадались о его состоянии, и он решил немедленно уйти и прочитать телеграмму после, когда останется один, но заставить себя подождать несколько лишних секунд Бродов был не в состоянии. И, держа телеграмму в заметно вздрагивающих пальцах, он прочитал:

«Немедленно возвращайтесь Москву, вам надлежит представить Министру исчерпывающую информацию о положении дел со струговым комплексом «УСТ-55». Свяжитесь с Батеевым, его присутствие совещании Министра крайне желательно».

У Кирилла был свой небольшой кабинет, окно которого выходило на шахтный двор. На одной стене висела схема шахты с оконтуренным черной тушью его участком, на другой — репродукция с картины Касаткина «Шахтер с лампочкой». Повесил ее тут Тарасов.

Как-то они разговорились с Кириллом об условиях работы в шахте, и Каширов, не питающий никакой симпатии к секретарю парткома и никогда не пропускающий любой возможности чем-нибудь его уколоть, сказал:

— На словах, Алексей Данилович, мы куда какие заботливые руководители. Кричим «Забота о благе людей — наша священная обязанность! Все для народа!» Кричим ведь так?

— Делаем так, — спокойно ответил Тарасов.

— Нет, мы просто успокаиваем свою совесть тем, что думаем, будто все время о ком-то заботимся. А на деле… — Кирилл усмехнулся. — Да вы и сами знаете…

— Кого вы подразумеваете под этим «мы»? — спросил Тарасов. — Государство? Партию?

— Ну, я не знаю… Пожалуй, таких глубоких обобщений делать я не собирался, — ответил Кирилл. — Я имею в виду руководителей калибром поменьше. Начальников комбинатов, например, работников министерства, директоров шахт, секретарей парткомов. Да и начальников участков тоже. Ну скажите, что мы, все вместе взятые, сделали для наших рабочих, хотя бы за последние пять-шесть лет? Да ничего! Пыль шахтеры глотают? Глотают! Мокрые от воды и пота ходят? Ходят! Пупки зачастую надрывают? Надрывают… Или я сочиняю, Алексей Данилович?

Тарасов ничего ему тогда не ответил. Посмотрел на него долгим взглядом, покачал головой и молча вышел. А на другой день принес вот эту самую репродукцию и своими руками повесил на стенке. Кирилл в это время сидел за столом и удивленно смотрел на секретаря парткома. Потом спросил:

— Чем я обязан столь дорогому подарку, Алексей Данилович? Высшее руководство шахты решило меня премировать?

Тарасов улыбнулся:

— Нет, Кирилл Александрович, это не подарок. Мне просто хотелось бы, чтобы вы иногда смотрели на эту картину и хотя бы изредка задумывались: что же все-таки сделали государство и партия, а следовательно, и все мы, вместе взятые, для наших шахтеров. Вы понимаете мою мысль? Взгляните на этого углекопа, похожего скорее на пещерного человека, чем на рабочего. Всмотритесь в черты его лица. Обездоленность, забитость, безнадежность… У каторжника больше было надежды когда-нибудь увидеть настоящую волю, чем у этого бедняги… Или я сочиняю, Кирилл Александрович? Может быть, Лесняк, Селянин, Кудинов или кто-нибудь из их друзей похожи на этого шахтера с лампочкой?

Кирилл засмеялся:

— Отличный метод воспитания патриотических чувств! Очень вам благодарен, Алексей Данилович. Теперь я безусловно все понял и ни единым словом не стану что-либо порицать. Ведь перед глазами наглядная картина: так было. За окном — так есть. В общем, товарищ секретарь парткома, считайте меня полностью перевоспитавшимся…