Александр Поповский - Испытание временем

Всем становится вдруг весело. Улыбаются Юдл, Меер-Бер, Мунька и даже Ефим Исакович, радуются Смоляров и Янкеле, — точно они невесть сколько времени ждали этих слов.

— Мазлтов [17] Поздравляю. , — торжествует Смоляров, — родился безбожник.

— Молодец, Шимшон! — одобряет его другой лагерь. — Наконец-то!..

— Фе, Шимшон, — не сдается дайон своему врагу, веселье Янкеля коробит его. — Я не ждал этого от вас… Что значит «не в постах и молитвах дело»? А в чем же?

— В человечности, — уверенно отвечает отступник.

— Правильно, — соглашается Юдель. — Не дело одну руку простирать к богу, а другую запускать в чужой карман.

— У нищих, — усмехается Смоляров, — общий язык.

— Не чваньтесь, реб Бенцион, своим богатством, — вступается за нищих Шимшон. — Я знаю вас… Вы из тех, кто правого продает за серебро, а бедного — за пару сандалий. Вспомните слова Амоса: «Ненавижу, отвергаю праздники ваши и не обоняю жертв ваших… Удали от меня, Израиль, шум песней твоих, ибо звуков гуслей я не буду слушать!.. Пусть, как вода, течет суд и правда, как сильный поток…»

Его слушают со вниманием, одни с тайной, другие с явной радостью. Он стоит перед ними, возмущенный и гневный, в стремительном движении высоко подняв руку… Он не видит, как лица одних вытягиваются, других зажигаются злорадством, не слышит за своей спиной шагов хозяина. Еретик и пророк, — что ему до них?..

— «За то, что вы попираете бедного, — продолжает он, — вы построите дома из тесаного камня, но жить в них не будете… И придет на тебя, Израиль, бедствие, ты не узнаешь, откуда оно, нападет на тебя беда, которой не в силах ты будешь отвратить, придет на тебя пагуба, о которой ты и не думаешь!..»

— Ты неплохой проповедник, — прерывает его Гомберг. — Кто тебя научил этому? Отец твой простак, невежда, раввинов среди родни твоей тоже нет, откуда это у тебя?

— Каждый еврей обязан знать это.

— Не находишь ли ты, что сын Дувида-портного стал слишком дерзким? Произносит возмутительные речи, черт знает какую мерзость, и еще кичится! Понимаешь ли, несчастный, что ты говоришь? За такие слова один путь — на виселицу!

Шимшон не возвращается к бормашине, он смотрит прямо в глаза хозяину и спокойно отвечает:

— Это — слова Исайи и Амоса. Я только повторил пророков.

Пророков? Гомберг опускает глаза и глубоко засовывает руки в карманы.

Юнец этот здорово пристыдил его.

— Пророков? Гм… гм… Хорошая у тебя память на пророков, я в хедере еще перезабыл их. Как бы там ни было, нам надо, Шимшон, расстаться. Болтать о братстве, о чепухе, о справедливости хорошо на синагогальном дворе. Не спорю, в торе у нас написано, что все евреи — братья, дети одного отца… Но если это уже написано, зачем повторять всуе? Люди могут это принять за призыв к мятежу. Таких людей, как ты, лучше всего направлять к воинскому начальнику.

Гомберг поднимает глаза и ждет одобрения. Но все, даже болтливый Янкеле, молчат.

— Лучшего учителя вы ему не посоветуете?

Это вмешивается Ефим Исакович.

— Вы уже тут как тут! — еле сдерживаясь, говорит хозяин. — Будьте спокойны, вам эту школу пройти не придется. Вы, правда, тоже изрядный фантазер, но что разрешается вам, то нельзя позволить сопляку.

— Послушайте, Марк Израилевич, — горячо говорит вдруг инженер, — мудрствования Талмуда о справедливости и братстве меня не занимают. Я не хочу больше быть свидетелем ваших гадостей. Вы перевели сегодня стрелку часов на полчаса и потребовали, чтобы подлость эту разделил и я. Рабочие предупреждены… Я не могу больше у вас оставаться… Пойдемте, Шимшон, к воинскому начальнику…

У ворот их догоняет Мунька:

— Погодите, Ефим Исакович, и ты, мечтатель, мне с вами по пути.

Пути мечтателя неисповедимы!

Судьба увела Шимшона из родных мест в большой, клокочущий непокоем город, сотрясаемый благодатной грозой революции, и возложила на юнца нелегкое бремя судить и рядить во имя грядущего. Для неискушенного сердца и ума, напоенного мудростью толкучего рынка и сообщества Юделя-комиссионера, Авремла-дайона и шапочника Меера-Бера на заводе Гомберга, пришла пора испытаний.

У революции свои призывные колокола, вещие силы, зовущие отстоять славу и благо человечества. Они намечают пути прямые и окольные к истине и справедливости, но где мечтателю их разглядеть, узреть в пурге дали, в грозном трепете моря — границы неба и земли? У революции нет догматов, и творится она в кои веки душой и сердцем самоотверженных людей. Легко ли неопытной душе это почуять и не оступиться, ведь новичку в революцию шел двадцать первый год…

Кому дано было окунуться в поток народного гнева, в водоворот веками подавленных сил, не забудет ту пору тревог и надежд. В мыслях будет жить великое смятение, памятное для близких и дальних потомков. Быть свидетелем революции, ее понятым, быть вправе сказать, что великий вихрь страстей не оставил тебя безучастным, — немалая честь, но где уж мечтателю донести до потомков всю правду без изъяна. Его ущербленному кругозору дано судить о победах и поражениях лишь по вздыбленному прибою и отголоску далекой волны.

Автор предвидит справедливые укоры современников, упреки читателя: «Не так, — скажут они, — не таким был облик революции». Не спорю, иной она выглядит сейчас и для меня, но не так ее разглядел и осмыслил Шимшон в свои двадцать лет.

Двор, как и многие другие на Госпитальной улице в Одессе, трехъярусные этажи с открытыми лестницами и железными перильцами. Посреди двора прикрытая решеткой помойная яма, клочок неба над домом и развевающееся белье на протянутых веревках. Но что за необычный шум царит там сегодня? Почему жильцы высыпали во двор, виснут на перилах этажей и, возбужденные, шлют кому-то угрозы и проклятия?

— Выходи, Нусон, хуже будет!

— Покажи свою трефную морду, ханжа!

— Не прячься, грабитель, все равно найдем!

— Дом твой по кирпичу разнесем!

Во двор вливаются толпы людей, озлобленные и беспощадные, они требуют к себе злодея. Он должен умереть. Страна очищается от грязи и преступлений, ему не уйти от наказания, собственной кровью искупит он вину.

Нусон рядом со мной, на третьем этаже. В соседней комнате лежит его умирающая жена, ей бы лучше не знать, что ждет мужа. Я наклоняюсь к его уху и говорю:

— Как могли вы на это решиться? Мир преображается, наступают светлые времена, без царя мы заживем как у бога за пазухой, — и вдруг вы, честный разносчик, становитесь вором. На что вы надеялись? Дня не проходит без самосуда, улицы залиты кровью воров и грабителей. Вчера убили одного на Прохоровской, позавчера — другого на Ближних мельницах. Милиция не смеет вмешиваться, народ хочет очиститься от темного прошлого, кто смеет ему помешать? Где была ваша голова, неудачник, почему вы раньше чужого добра не трогали? Впервые вам голодать? Нужды испугались? Зачем вы навлекли на себя позор?