Константин Лордкипанидзе - Избранное

Такая же судьба постигла многие села горной Грузии. Опустели земли Рача, Лечхуми, Пшав-Хевсурети.

В «Летописи Картли» совершенно ясно означено, что Бахтрионская битва 1659 года произошла из-за зимних пастбищ Шираки. Шираки — это овцы и коровы. А мечи рубили лучше и крепости были неприступней у тех, у кого было больше овец и коров. Потому и было, что горцы не щадя жизни штурмовали крепостные стены Бахтриони. И воины, давшие клятву на верность, не знали покоя до тех пор, пока не разбили врага наголову.

И разве только в XVII веке! Не выпуская меча из рук, сражались грузины в горах и долах, чтобы не уступить врагу ни единой пяди земли.

Но с течением времени случилось неслыханное — горец, души не чаявший в Шираки, вдруг обрек его на такой стих:

Что вынудило горца произнести столь страшные, столь адские проклятия, что так безгранично взбудоражило и растравило его душу!

Разрушение гнездовья.

Горцу разрушили очаг, и теперь он горько клянет тот самый Шираки, к которому относился раньше с такой любовью.

Перелистаем летопись. Вспомним взаимосвязи гор и долин. Они всегда были неразделимы, как волы в одной упряжке. Никого не удивляло и ничему не вредило, что иные горцы спускались в долину, ибо основное население горных деревень годами не уменьшалось. Это было совершенно естественным явлением, и потому поддержал великий Важа Пшавела переселение горцев в Шираки.

В долине умер великий певец. Перед смертью мерещилась ему родниковая вода пшавских скал. Сгорая от жары на больничной койке, он молил друзей: — Заверните меня в кленовые листья, и я мигом излечусь…

Кто поверит, что такой человек споспешествовал бы опустошению горной Грузии. Но нарушилось это естественное течение и равновесие жизни и истории, нарушилось из-за одной роковой ошибки. Вместо того, чтобы провозгласить древнейшую мудрость:

Мы пошли другим путем: долине-то воздалось долиново, а вот гор, затерянных в бездорожье, все еще не достигли блага нашего времени, все еще не в должной мере включились горы в круговорот той великой жизни, которой живет вся наша страна. К сожалению, иные руководители республики избрали весьма странный способ для разрешения задачи, которой был озабочен грузинский народ. К горам подогнали целый караван грузовиков и горские семьи принудительно свезли в долину. Правда, в долине их окружили вниманием и заботой, однако бесчисленные пастбища, бескрайние пахотные земли обезлюдели и лишились хозяина. Окиньте взором наши горы: словно привидения, мелькают там и сям одинокие старики и старухи.

А теперь вспомните слова черемца Шакро Барбакадзе: «И кто мы в долине! Пустые рубахи да полые брюки! Наши тела и души остались на склонах Гомбори…»

Скольких пастбищ лишилась страна, скольких овец и коров недосчиталось наше сельское хозяйство, у скольких людей располовинилась потребность к труду из-за этих необдуманно поспешных кампаний, из-за этих искусственных пересадок да внедрений. Даже в долине редко встретишь такие тучные пастбища, каких полным-полно в Тушети и Пшав-Хевсурети, на склонах Гомбори, в Боржомском и Торском ущельях, на Аджаро-Абхазских хребтах.

Нет большего греха на свете, нежели оставить без людей, без радости такие угодья…

Безлюдная земля бесплодна, как яловая корова…

На наше счастье, на криво подкованного скакуна нашелся кузнец-умелец. Времена изменились. Сменились и те, в чьих руках были судьбы людские. Человек предполагал, но бог уже не располагал, ибо у обоих — и у бога, и у человека — появились одинаковые заботы.

Я довольно долго прожил в Гурджаани. Не осталось почти ни одного селения, где бы мне не довелось побывать хотя бы по нескольку раз, чтобы приобщиться к их горестям и радостям.

Одна цифра напомнила мне Имерети.

Плохо напомнила.

Я глазам своим не поверил, когда мне показали один документ.

«Еще три года назад в Гурджаанском районе на девятнадцать дворов приходилась одна корова».

Девятнадцать дворов и одна корова!

А теперь мне хочется начать несколько издалека.

В конце семидесятых годов я много ездил по селам Западной Грузии. Одно обстоятельство больно поразило меня в самое сердце, и я не могу молчать.

Детство и юность я провел в имеретинской деревне. До сих пор стоит перед глазами старая усадьба имеретинского крестьянина. Как бы ни нуждался мой земляк, если не две, то хотя бы одна дойная корова все же мычала у него во дворе. Были у него козы и свиньи, а домашней птицы — не счесть. Теперь же, когда я прошелся мимо сельских дворов, стало мне, честно говоря, обидно. Дворы были почти пусты. Коров и свиней днем с огнем не сыскать, домашней птицы заметно поубавилось, нигде было не видать и острых козьих рожек — ни во дворе, ни в зарослях кустарника. Зато вместо коров во дворах урчали красно-желтые «Жигули», а вместо запаха молока и сыра повсюду витали ароматы бензина и тавота. Поверьте, мне хорошо известны блага и выгоды, доставляемые автомобилем, но одно надо сказать прямо: автомобиль не должен вытеснить корову с крестьянского двора. Может, кое-кому слова мои покажутся некоторым преувеличением. Не торопитесь, давайте повнимательней присмотримся к кривой дороге, по которой пошли многие имеретинские крестьяне и которая норовит превратить крестьянина-производителя только в потребителя. На рассвете сядет он в машину, приедет в город и ну покупать мясо и молоко, хлеб и сыр — одним словом, все то, что должен производить и продавать он сам. Неблаговидному этому явлению способствовало, в первую голову, то обстоятельство, что в свое время руководители села повернулись спиной к приусадебному хозяйству крестьянина, не сумев оценить в полной мере его силу и полезность. Сельские пастбища были сплошь перепаханы, и коровам с крестьянского двора не осталось места даже хвостом взмахнуть. Корова, испокон веку бывшая кормилицей семьи, скоро превратилась в иждивенку и обузу, ибо ее содержание и уход за ней были себе дороже. Хорошо отлаженное личное хозяйство переродит колхозника и оторвет его от коллектива, твердили иные и укорачивали узду всему, что могло способствовать развитию подсобного хозяйства. Годы обновления вконец выбили почву из-под ног у этой куцей мудрости. Компартия Грузии уже вынесла постановление о развитии приусадебного животноводства. И в тех селах, где поступили разумно, выделили пастбища для скота, не пожалели сена и соломы, в тех селах, повторяю, положение в корне изменилось. Внимательно изучив многие личные хозяйства колхозников, я лишний раз убедился в том, что у тех, у кого были высокоудойные коровы, хорошо ухоженные огороды и бахчи, а наседки сидели на яйцах, да, именно у тех колхозников было записано больше всех трудодней в трудовой книжке и больше всех орденов и медалей сверкало на груди. Глубоко заблуждается тот, кто думает, что крестьянская усадьба тормозит движение вперед общественного хозяйства. Дополняя и укрепляя друг друга, они делают одно и то же дело — создают народное благосостояние, обилие и богатство. Поэтому, чем больше домашнего скота и птицы будут иметь колхозники и рабочие совхозов на своих приусадебных участках, тем обильней будет стол грузинской семьи.