Константин Лордкипанидзе - Избранное

Сказать по правде, было у меня сильное искушение посвятить этому поразившему меня событию отдельную новеллу, однако затем я почувствовал — разлучить ее с этой книгой воистину грешно.

Вернемся теперь к Нике Джачвадзе, оставшемуся в одиночестве на опушке леса. Не обмануло Нику предчувствие. Жена не дала отдышаться уставшему с дороги человеку и не угомонилась до тех пор, пока подробно не выложила ему сегодняшнее происшествие — милиционеры обошли все дворы и, сообщив, что деревня вскоре подлежит переселению, наказали готовиться в путь-дорогу.

Ника, не притронувшись к еде и умывшись на скорую руку холодной водой, тут же поспешил к председателю колхоза.

— Выходит, погибель наша пришла?!

— Пришла, Ника! Пригрозили, коли начнете, дескать, тянуть и противиться, мигом на вас управу найдем. Какую такую управу, понять не могу, хоть убей. Теперь вся надежда на тебя, Ника, — сказал председатель.

— Что же я могу сделать?!

— Ты отчаянный, и язык у тебя подвешен что надо. Может, в Тбилиси поедешь, договоришься с начальством?

Ника махнул рукой.

— Из Тбилиси и идет наше несчастье, одни местные руководители на это бы не осмелились.

— Так что же нам делать?

— Может, Москва нам поможет! Только ухо надо держать востро, как бы в Гурджаани не дознались о нашей задумке!

Позвали надежных людей — Алекси Барбакадзе, Закро Махатадзе, Алекси Модебадзе — и в тот же вечер договорились: все расходы на поездку в Москву берет на себя селение, лишь бы человек нашелся, черемский житель, и чтоб неробкого десятка. Дорога нелегка, да и начальство высокое…

Все участники совещания в один голос решили послать в Москву Нику Джачвадзе, человека непререкаемо честного и беззаветно преданного селению.

— Согласен, — сказал Ника. — Только отправьте со мной еще одного человека, чтобы деньги принял и расходам счет вел!

И то правда — одного Нику Джачвадзе жаль было отправлять в такую дальнюю дорогу. Порешили придать ему в спутники Гию Абесадзе.

1953 год. Лето.

Рассказ Ники Джачвадзе (все, что запомнила супруга Ники — Анета).

«В поезде я познакомился с одним грузином — ученым человеком — и поведал ему о своей беде. Он обещал помочь, я хорошо, дескать, знаю московское правительство. Оказался он человеком слова. В тот вечер посетил он нас в гостинице. На следующий день зашел за нами и повел к Горкину. Долго ходил он из комнаты в комнату, но в тот день ничего не вышло. И на другой день не повезло нам. Зато на третий сам Горкин открыл нам дверь и пригласил к себе в кабинет. Я говорил по-грузински, тот ученый человек переводил на русский. Горкин кивал и то и дело повторял: «Хорошо, хорошо…»

— Тетушка Анета, а вы случайно не помните, как звали того ученого человека? — спрашиваю я вдову Джачвадзе.

— Помнила, как же не помнить, но с тех пор, как Ника преставился, плоха я стала, да и старость меня одолела, вот и позабыла его имя. А так, скажу я вам, мой Ника, бывало, стакан вина не поднимет, чтобы за его здоровье не выпить.

Анета, проведя по лицу краешком платка, продолжала:

«Из Москвы с нами человека послали. Человек тот сделал снимки села Череми, обошел все углы-закоулки, расспросил о нашем житье-бытье и неделю спустя распрощался с нами. Скоро из Москвы ответ пришел — так, мол, и так, кому это пришло в голову такое богатое и славное село выселить и жизни лишить? Оставить, дескать, все, как есть…»

«Череми и впрямь славился по всей этой округе своими пашнями и стадами. И ни к чему тут клясться и стучать себя кулаком в грудь! — сказал мне председатель старого, распущенного затем колхоза Вано Джачвадзе. — Во время войны, когда у села недоставало рабочих рук, да и волов не хватало, на трудодень мы все же с полпуда кукурузы выдавали, а то и больше. Черемский колхоз был настолько сильным, что и мясо, и пшеницу соседние селения брали у нас».

ШАКРО БАРБАКАДЗЕ: Хочу я вам одну вещь сказать, уважаемый писатель, коли не осерчаете. Чего там говорить, колхоз поставил на ноги грузинское село, но наше Череми и без него крепко на ногах стояло, сытым оно спать ложилось, сытым пробуждалось! Скоро мне семьдесят стукнет, а не припомнить, чтобы наш земледелец по соседним селам ходил меру кукурузы взаймы выпрашивать. И скота у нас было вдоволь: быков да буйволов, коров да баранов… А еще знаменитых кахетинских свиней. Наши леса были битком набиты желудями. Ни рубля у нас не уходило на откорм свиней. Наши свинина и птица не переводились на велисцихском и качретском базарах. Здешние земля, вода и воздух не очень-то подходят под виноградники, зато кукурузе — в самый раз! Если посмотреть издали на наше кукурузное поле, может показаться, что шагают женщины с детьми на руках — такого размера вымахивают наши початки…

ВАНО ГЕЛАШВИЛИ: До Октябрьской революции у каждого нашего жителя было семь-восемь гектаров пахотной земли, а лесу и пастбищ с лугами — сколько душе угодно. Никогда не знало наше село, что такое землемер. Даже соль и та у нас была своя. Она и поныне в иных местах выступает. Возьми теперь и пусти на эту благословенную землю работящего человека, — что тогда произойдет, я спрашиваю? Амбара у такого человека ветер не унесет, да и молоко у коровы не высохнет.

Силу нашего села война проверила. Сколько нуждающихся семей в те годы приютило Череми! Бескорыстно, безвозмездно. Опозорился лишь один черемец (не заставляйте меня называть его имя, дети у него хорошие), не отворивший дверей своего дома сиротам. Был он такой скряга, даже вода сквозь пальцы не просочится. В тот же вечер сговорилось все село не здороваться больше с тем недостойным человеком. Потом он слезно молил вернуть ему сирот, но нет, селение не простило ему позора!

ФАТИ ДЖАЧВАДЗЕ: До войны, да и во время войны приходили в Череми татары из Карайи и Иормуганло, приносили с собой покрывала, ковры, хурджины, пестрые носки домашней вязки и обменивали на кукурузу. Тогда я маленькой была, но и до сих пор стоят у меня перед глазами горбатые верблюды цвета соломы и чернявые парни, восседавшие верхом на мешках с кукурузой.

МОДЕБАДЗЕ: Все у нас было, кроме дороги. Впрочем, что толку в богатстве, коли ты от мира удален да отрезан. В Череми до переселения работали: хорошая электростанция, маслобойка, лесопильный завод, почта с телефоном… А в Черемском ущелье у нас двадцать четыре водяных мельницы стояло. Пшеницу да кукурузу возили к нам на помол крестьяне из Джимити, Качрети, Гадрекили, Шиблиани, Кандаури, Налиани, Чаилури.

НИКО ОДИКАДЗЕ: До четырехсот дворов жило в Череми, но мне ни разу не довелось слышать, чтобы у нас человек человека убил или разбой совершил. Одного лишь парня помню, его Ацеулой звали. Заморыш, сморчок, мышиная пожива в нору утащат не заметишь, но рука у него была силы необычайной… Его неказистый вид часто вводил в заблуждение гостей, прибывших на берикаоба, и они легко поддавались искусу поизгаляться над ним. Потом лежали в лежку по своим палаткам, охали-ахали да мать родную на помощь призывали… Еще один случай припоминается из военной поры: украли быка, зарезали его в лесу, шкуру унесли, а мясо нетронутым оставили. Спросите, почему? То-то и оно: не думайте, что мы-де какие-нибудь оголодавшие бродяги да воры, нам только кожа на каламани нужна. С каламани и впрямь было туго в ту лихую годину…