Константин Лордкипанидзе - Избранное

ШАКРО БАРБАКАДЗЕ: В деревне больше всего старинное народное гулянье — берикаоба любили. В сретенье разделится, бывало, Череми надвое — верхняя да нижняя округи — и такое гулянье устроят — только держись. Потом, бывало, сойдутся потешники в круг на площади под вязом святой Маринэ… И ударят в барабаны, подзуживая борцов. Потешник из верхней округи схватится с борцами из нижней. Особо избранные судьи сидят, бывало, на возвышении и присуждают кому победу, кому поражение…

На берикаоба, бывало, наши дети из Тбилиси приезжали — врачи, педагоги, инженеры, ученые. Под вечер накрывали длинные-предлинные столы, веселились гости и хозяева, все село веселилось.

Были у нас средняя школа, отличный клуб, богатая читальня…

Рассказывал мне один гурджаанский учитель, что в старину черемца можно было ото всех кахетинцев отличить. Частенько приходилось видеть, как легко и тихо, словно во сне, шагали по улицам нашего города высокие осанистые мужчины с огромным посохом, а на конце его узелок с дорожными харчами… Ходили они группами, как свойственно турам. Внезапно появлялись и так же внезапно скрывались с глаз. В обществе никогда не повышали голоса, чтобы ненароком людей не потревожить. И в магазины, бывало, поодиночке заходят… В высшей степени почтительный и сдержанный народ… В древней столице Кахети — Череми — по сей день сохранился собор, основанный в пятом веке. Памятник девятого века — кладбищенская часовня из тесаного камня и прекраснейший храм «Телети», или, как прозвали его местные жители, «Цверодабали».

Сведения, выписанные из прошнурованной колхозной книги:

«В селении Череми проживало 400 дворов. Колхозу принадлежало 4726 гектаров земли, из них 894 гектара пашни.

Остальное — леса и кустарники, пастбища и луга».

Спрашивается, можно ли было выселять и опустошать такое селение? Можно ли было поднимать с земли и переселять таких работящих людей?

И куда?

«Мы дни и ночи поливали гардабанские поля, но жнивью все едино было туго. А там, в Череми, у нас были сплошь неполивные земли и, несмотря на это, едва доставало рук, чтобы своевременно убрать урожай и не оставлять его под открытым небом в пору дождей.

Да и где это видано — менять пусть даже бедную, но родную мать на богатую мачеху!

Нелегко расстаться нашему горцу с отчим краем. Достаточно полистать страницы Важа Пшавела, Александра Казбеги, Рафиэла Эристави и Тедо Разикашвили, чтобы еще раз убедиться в этом».

ШАКРО БАРБАКАДЗЕ сказал мне: Еды да питья нам и в долине хватало. И то сказать, стоит нашенским людям руку приложить, даже камни цвести начинают. Но разве горная наша вода-вода, и только? Или воздух наш — воздух, и только? А разве пашня наша и лес всего лишь лес да пашня? Они душа и плоть наших предков, вечно зовущие и вечно влекущие к себе. И кто мы, и что мы в долине! Пустые рубахи да полые брюки — вот мы кто! Наши тела и души там остались, на отрогах Гомбори, в царстве теней наших предков! Помнишь:

АБЕСАДЗЕ: Не село было наше Череми, а сколок рая!

В то воскресное утро, когда из Москвы пришла весть, чтобы село не трогали, черемцы закатили пир горой, песням да пляскам не было конца, все в один голос славили победный поход Ники Джачвадзе. В ту ночь село спало сладким сном. Но не зря говорится — человек предполагает, а бог располагает… Наступил черный понедельник. Из Тбилиси понаехали руководящие работники милиции и разных управлений. Черемцам было недвусмысленно заявлено: «Велено ваше село переселить в Гардабанский район!» С того дня и «обрушилось небо на наши головы»… Первоначально переселили несколько семейств — их уломали сравнительно легко, но спустя некоторое время переселенцы вернулись с дурными вестями — в долине, дескать, питьевая и поливная вода идет раз в два, а то и в три дня, к тому же в определенные часы! Если не поспеть к тому времени, стой и пой себе Лазаря, авось пошлет бог дождя! Заупрямилось селение — не переселимся! И ни в какую. Но не тут-то было — разгневались власть предержащие, разобрали электростанцию по винтикам, все селение в темень погрузили. Дальше — хуже: воду от мельниц отвели, но сломить селение все же не удавалось. И тогда прибегли к испытанному средству: милиционеры взобрались на крыши домов — и полетела черепица на землю: ну, что, и теперь не уйдете! Через час-другой все дворы были усеяны грудами битой черепицы. Жутко было смотреть на обезглавленные дома.

Переселились.

Сила солому ломит.

Ушли, но не проходило и дня, чтобы две-три семьи не возвратились в Череми. Их в долину гонят, а они назад, их туда, а они — обратно. Бились, ругались с ними, грозились на чем свет стоит — все без толку. Наконец порешили выставить сторожевые посты на черемской дороге, отрезать черемцам дорогу назад. В конце концов осталось в Череми всего-навсего два жителя: Ника Джачвадзе да Закро Махатадзе.

В селе Мукузани вдова Джачвадзе показала мне фотографию покойного мужа.

Все его лицо — две упрямые складки, скошенные к уголкам губ, и сами губы, твердые, будто осколки булыжника, говорили о том, что человек этот умеет постоять и за себя и за других. И, как убедится в дальнейшем читатель, он до конца остался верным сыном своего народа. Всего полгода продержался в запустении и мраке села Закро Махатадзе. Потом ушел и он… Но и тогда не покинул гомборских вершин Ника Джачвадзе. И превратилось Череми в село одного жителя. В одном очаге горел огонь, один кувшин стоял у родника. Из четырехсот дворов одна лишь семья Джачвадзе и осталась в Череми…

Пришла зима. В опустевшем селении лаяла только одна собака, и волки по ночам все ближе и ближе подходили к селу на заснеженных отрогах. Однажды в полночь измотанный тоской Ника прислушался к волчьему вою. Потом внезапно вышел на балкон, обхватил руками столбик и стал во весь голос подвывать зверю.

— Что с тобой, Ника, спятил, что ли? — окликнула его из комнаты жена.

— С волками живу, Анета, вот и пришлось завыть по-волчьи! — ответил Ника.

Село одного жителя.

Но когда на крышу соседского дома навалило с полметра снегу и стропила стали скрипеть, не выдержало сердце Ники, схватил он лопату и влез на крышу. Сбросив снег, он перебрался на крышу следующего дома. Зачем? Может, он ждал кого? Нет, он просто пожалел дом, оставшийся без хозяина. Но на сколько могло хватить одного-единственного человека! И в ту снежную зиму завалились набок не только дома, но даже амбары на толстых дубовых сваях. Кое-кому было не по душе, что Ника Джачвадзе по-прежнему цеплялся за Череми. «Если не убрать его отсюда подальше, он, чего доброго, и других подобьет вернуться. Только воду мутит…»