Константин Лордкипанидзе - Избранное

Ты пока еще даже дома своего не построил, и на свадьбе твоей не ходила земля ходуном под ногами отплясывающих давлури хмельных сватов.

Трудился он не покладая рук, в куске хлеба нужды не терпел, да и делить ему вроде было нечего ни с кем, ни с одной на свете властью.

Еще не придя в себя и не найдя палки для опоры, явственно услышал Залико протяжный женский возглас:

— Пио-пио-пио! Чук-чук-чук.

Залико догадался, что деревня близко и женщина скликает индюшек. Он встал и поглядел на пригорок, но ничего не увидел — ни дерева, ни забора, ни налитого синью кукурузного поля. Все смешалось, спуталось и, словно в мареве, волнами переливалось перед глазами.

— Чук-чук-чук! — звала женщина, и Залико, словно бы держась за проволоку, натянутую в ущелье, бездумно шел на этот звенящий голос. Потом сознание его постепенно прояснилось, и миру возвратилась присущая ему четкость.

Над ущельем, во дворе, обнесенном низкой каменной оградой, подвернув подол платья, стояла девушка и кормила окруживших ее индюшек. Тут же, распугивая птицу, вертелся неуклюжий рыжий щенок. Врываясь в круг, он то распихивал лапами черно-сизых индюшек, то облизывал их мокрым языком.

Залико слушал дурной индюшачий переполох, ликующее хихиканье девушки и весь переполнялся горчащей сладостью жизни! Чем бы только не пожертвовал в эту минуту Залико Гелашвили — хоть завтра же подписал бы себе смертный приговор, лишь бы теперь, в эту вот минуту, исчез, навсегда испарился из ущелья Сосунок… Хоть бы на мгновение избавиться от этого сводящего с ума страха — ведь пожалеет пулю, присядет рядышком на корточки и вымотает душу грязной бранью да насмешкой, хихиканьем да кривлянием. Страх этот, дурной страх от сознания полного своего бессилия, в какой уже раз подхлестнул и поставил на ноги Залико Гелашвили. Залаял щенок, девушка обернулась и, завидев незнакомца, подступившего к ограде, поспешно опустила подол, отряхнула платье и прикрикнула на щенка.

— Сестричка, нет ли мужчин в доме? — спросил Залико.

— Все на току. А что вам нужно, уважаемый? — Девушка видела, что человек едва держится на ногах. При каждом шаге лицо его болезненно кривилось и струйка пота стекала по шее. Ковыляя к калитке, он раз-другой обернулся, тревожно озирая ущелье, словно прислушиваясь к чему-то…

— За мной гонятся разбойники, сестричка! До лесу мне не добраться, сил нет. Может, спрячешь где-нибудь? Разбойники! — поспешно добавил Залико, сообразив, что сейчас не время говорить правду слово «гвардейцы» может спугнуть девушку. Ведь если за человеком гонятся представители власти, не просто пустить его на порог. А ведь каждая минута теперь на счету.

— Ой, что мне делать, куда вас спрятать! И соседи в поле! — растерялась девушка, беспомощно озираясь по сторонам.

Она без раздумий приняла на веру его слова и поспешно распахнула перед ним калитку.

— В хлеву темно, может, не найдут там! — уже шепотом сказала девушка.

— Погоди… Нет ли у тебя лестницы?

— Зачем вам лестница?

— Быстрей! Приставь ее к этой шелковице!

В конце двора на старой шелковице с раскоряченными ветвями были густо нанизаны снопы почерневшей от ненастий соломы. Повторять свою просьбу беглецу дважды не пришлось — девушка мигом поняла что к чему: сбегала за лестницей, приставила к дереву и помогла гостю забраться в солому.

Девушка спрятала лестницу, быстро убрала соломенную труху, осыпавшуюся с дерева, и обошла вокруг дерева. «Ловко», — успокоилась она и направилась к дому. Но войти не успела. К калитке подошли двое мужчин с ружьями. На разбойников они не походили. Оба в одинаковых гимнастерках, в одинаковых фуражках и одинаковых портупеях… В прошлом году двадцать шестого мая на параде в Гурджаани именно так выряженные солдаты кричали «ура» и пели «Был у Нины певчий дрозд»…

«Тут что-то не так, — всполошилась девушка. — Иначе зачем честному человеку скрываться от служителей власти».

В калитку вошел сначала один гвардеец, рыжий и низкорослый. Его косящие зеленые глаза и удивительно короткий, словно бы срезанный подбородок напомнили девушке какую-то болотную птицу. Сходство это поразило девушку, и чувство тревоги стало сильнее.

Второй солдат, взобравшись на ограду и затенив глаза ладонью, минуту-другую пристально рассматривал что-то на голом гребне.

— Что там, Лимона? — окликнул его Сосунок.

— Да ничего… Лошадь вроде! — отозвался Лимона.

— Как звать тебя, красотка? — подошел вплотную к девушке Сосунок, затем снял ружье с почерневшего от пота плеча и оперся на него.

— Мзеко.

— Скажи-ка, Мзеко, будь добра, никто не поднимался сюда из ущелья? Может, приметила кого?

Мзеко покачала головой.

— Никого я не видела, батоно.

— А давно ли ты во дворе?

— Только что вышла, индюшкам вот корм принесла…

Сосунок нахмурился.

— А ну, посмотри мне в глаза, Мзеко.

Мзеко посмотрела.

Посмотрела ли?

Насмерть перепуганная девушка не видела ни косящих глаз, ни кривой улыбки, заигравшей на устах Сосунка.

— А ты, как я вижу, себя не жалеешь!

— В чем я провинилась, батоно?

Рыжий захихикал.

— Твое красное платье я еще за версту отсюда заприметил, вон с той горы. С чего бы тебе лгать мне, Мзеко? — как бы ласково попенял ей рыжий, но его колючие зеленые глаза от этого не сделались добрей.

— Давно он здесь прошел? Скажи, не бойся! Другой дороги у него не было! Куда он пошел? Туда? А может, свернул к той высокой горе?

— Никого я не видела, батоно!

Рыжий глубоко вздохнул и повернулся к товарищу, спрыгнувшему с ограды.

— Что-то не по душе мне эта девчонка, Лимона! Темнит она! Постой тут и никуда ее не пускай! — сказал он, доставая из кармана черный наган.

Сначала он пядь за пядью обследовал хлев, заглянул в тонэ, затем обшарил две крохотные комнатенки. Что ж, прежнее его предположение оказалось, видимо, верным: коль скоро Гелашвили успел выбраться из ущелья, он ни за что на свете не осмелился бы пережидать в деревне. Стой теперь на краю ущелья и гадай, куда упорхнула птичка! А тут еще ни слова не вытянуть из этой дрянной девчонки! А ведь врет она, чертовка!

— Ты плохо меня знаешь, Мзеко: я человек добрый, вежливый, но коли придет конец терпению, пеняй тогда на себя… Напрасно ты того человека покрываешь, он враг нашему государству! — спокойно сказал рыжий девушке, съежившейся возле стены дома. Сказал-то он спокойно, но почему так резко вдруг изменились и голос его, и взгляд?

Будь что будет… Враг он или друг, несчастный тот беглец вверил Мзеко судьбу свою… Не может предать человека девушка черемской крови.

— Кем прикажете поклясться, батоно, каким святым, Георгием? — понимая, что нельзя больше молчать, сказала Мзеко.