Константин Лордкипанидзе - Избранное

Вот тут-то и взорвался рыжий.

— Заткнись ты, дрянь эдакая, кому нужны клятвы лгуньи! — заорал он, хватая ее за руку. — Эй, Лимона! — крикнул он своему товарищу, присевшему было под навесом. — А ну, займись этой барышней! Поглядим, станет ли она молчать тогда?

Лимона поднялся, повесил ружье на рогатину, и прежде, чем направиться к Мзеко, потуже затянул ремень на гимнастерке, словно готовился пуститься в пляс. Мзеко, почуяв неладное, вырвала руку из цепких пальцев рыжего, сбросила с ног шлепанцы и стремглав кинулась со двора.

Кто бы мог подумать, что этот увалень Лимона будет так прыток и ловок! Разбежавшись, он с силой оттолкнулся руками от ограды и перелетел на проселок. Через мгновение он оказался лицом к лицу с беглянкой. Мзеко и повернуться не успела, как железные руки оторвали ее от земли и подняли высоко в воздух. Кислый запах пота и водочного перегара ударил ей в лицо.

— Отпусти, отпусти… Не то закричу, всю округу на ноги поставлю! — молотя насильника кулаками по голове, вскричала Мзеко.

— Заткнись, если смерти не хочешь! — взревел Лимона и, не дождавшись, пока Мзеко замолчит, зажал ей рот своей могучей пятерней. Он огляделся по сторонам и, немного подумав, потащил к хлеву свою непокорную ношу.

Мзеко поняла, что ей грозит, и попыталась было вырваться из звериных объятий гвардейца, но куда там — Лимона знал свое дело. Еще немного, и ничто не поможет Мзеко…

Одним ударом ноги насильник распахнул дверь хлева… И в то же мгновение с шелковицы посыпались снопы соломы — Залико Гелашвили спрыгнул на землю. Не удержавшись на ногах от боли, он привалился спиной к стволу дерева, вытер с лица струйки пота и крикнул выскочившему из-под навеса Сосунку:

— Здесь я, Сосунок! Оставьте в покое девчонку!

Что тут случилось с Титико — не описать никакими словами. Сначала заместитель начальника милиции как безумный зашелся в ликующем хохоте, глаза его налились кровью, а лицо синюшно побагровело… Потом он внезапно раскинул руки в стороны и, заорав: «Таш, туш, таш!», стал отплясывать такое шалахо, что Лимона, разинув от изумления рот, тут же опустил Мзеко на землю.

Теперь настала очередь Мзеко. Повалившись на траву, она залилась горючими слезами. Отчего она плакала? От радости, что избежала надругательства? А может, с горя, что не смогла до конца уберечь гостя…

— А ну, бегом, Лимона, может, где арбой разживешься! Этому уже не ходить! — бросил Титико своему спутнику. Потом, подойдя к валявшемуся на земле пленнику, спросил:

— Скажи-ка, будь другом, кто тебе эта девчонка? Невеста? Сестра?

Залико, не вымолвив ни слова, тихо застонал и затих.

— С ума меня сведет этот народ, ей-богу! — буркнул Титико и покачал головой, словно поверить в такое было превыше его разумения.

Сумерки спустились на склоны Череми. Гвардейцы, взвалив на арбу связанного по рукам Залико Гелашвили, двинулись в обратный путь.

Прошло две недели. Когда Валико Джугели поведали, как был пойман бежавший из тюрьмы Залико Гелашвили, он долго разглядывал в задумчивости отроги Гомбори. Потом, вызвав дежурного офицера, он приказал показать ему того парня. Чего только не повидал на своем веку Валико Джугели — и самоотверженность, и верность присяге, и преданность товарищам, и полное презрение к смерти, но такое рыцарство? И при этом ради незнакомой девушки! По душе пришелся Джугели поступок юноши, пожалел он его, рука не поднялась одним махом подписать ему смертный приговор… Исхудалого, с почерневшими от бессонницы веками ввели в комнату Залико Гелашвили. Он уже не хромал. Но происшествие в Череми не прошло для него бесследно: две глубокие борозды прорезали его небритые щеки, хоть мельничную воду по ним пускай. Залико знал, что военно-полевой суд приговорил его к расстрелу. Поэтому он немало удивился, когда с него сняли путы и повели к Джугели: пощады ждать не приходилось. Одиннадцать его товарищей уже распрощались с жизнью, на что же мог надеяться двенадцатый?

— Садись, — сказал ему Джугели, указывая на табурет, прибитый к полу. Залико сел.

— Знаешь, что написано на этом листе? — спросил Джугели, помахивая бумагой перед носом заключенного.

— Не знаю, батоно, — ответствовал Залико.

— На этом листке — твой смертный приговор. Мне его на утверждение принесли. Что скажешь, подписать его, а?

Помолчав немного, Джугели громко добавил:

— Стоит мне подписать, и тебя сегодня же пустят в расход.

— Смерть никого не радует, батоно! — сказал Залико.

Он никак не мог уразуметь, чего добивался от него этот всесильный человек.

— Из дела видно, что ты не состоишь в большевистской партии. Верно, тебя сбили с толку, охмурили, вот ты и не удержался! Ну, что, прав я? — допытывался Джугели, не сводя с него глаз.

Залико промолчал — пусть выскажет до конца, что у него на уме.

— Нам про тебя все известно. Коня тебе возвратят, а того мерзавца строго накажут. Примешь гвардейский взвод, хорошее жалование, почет, уважение, чего тебе еще желать, парень!

Не успел Джугели закончить свою речь, а Гелашвили уже понял — ему предлагали купить жизнь ценой черного предательства, ценой крови, пролитой его одиннадцатью товарищами.

— Что скажешь? Или молчание — знак согласия? — от Джугели не укрылось, какую муку вызвало в пленнике его предложение. Он видел, как безжалостно схлестнулись в нем жажда жизни и страх смерти… Наконец Залико горестно вздохнул и посмотрел Джугели прямо в глаза.

— Господин начальник, — теперь его голос был тверже и уверенней. — Будучи в армии, я не раз слышал, что и вы не жалуете предателей и отступников. Верно?

— Кто знает, может, и так, — несколько неуверенно подтвердил Джугели.

— То-то и оно, господин начальник, я ведь дал Михаилу Иашвили клятву на братство. Куда, скажите, я от греха денусь, народ мне в глаза плюнет, коли я теперь продамся погубителям моего названого брата…

Джугели нахмурился.

— Так подписать?

— Подписать-то нетрудно, господин начальник…

— Хорошенько подумай, парень!

— Раньше надо было думать! Теперь уже поздно.

Тот, кому не довелось испытать в жизни подобную схватку души и тела, никогда не поймет, как тяжко было Залико Гелашвили произнести эти слова.

Джугели позвал дежурного офицера:

— Уведи его! И это забери, — не глядя подмахнул он приговор и протянул его офицеру.

Той же ночью, не дождавшись рассвета, Сосунок вывел из тюрьмы Залико Гелашвили. Даже не подумав найти местечко поукромней, он разрядил наган в своего пленника прямо на берегу ручья и сам же вырыл ему могилу.

Как далеко в сторону увела меня повесть жизни и смерти Михаила Иашвили и Залико Гелашвили! Но не рассказать об этом я не мог. Даже Валико Джугели поразило мужество Залико Гелашвили. А обо мне и говорить не приходится — вовек не позабыть мгновения, когда уже спасенный юноша, услышав обреченный крик девушки, покинул свое убежище и, спрыгнув на землю, отдался в руки своих преследователей.