Константин Лордкипанидзе - Избранное

— Первую колыбель в Череми привез Тенгиз Джачвадзе, — рассказывает Мосе Самадашвили, приглашая меня войти во двор храма богоматери. — Случилось это в 1978 году, в конце марта. За ним пришли Вано Циклаури, Алекси Джачвадзе… Не испугались они ни снега, ни ненастья, ни бездорожья. Пришли друзья в эту хорошо сохранившуюся церковь, расстелили на полу постель и… В ту ночь, конечно, им было не до сна!

Вспомни, читатель, в первой половине восемнадцатого века именно в этой церкви нашел приют первый поселенец разоренного Череми Гиго Абесадзе.

Горец вернулся в горы… Первый караван переселенцев поднялся в Череми в сопровождении Шота Эцадашвили и Мосе Самадашвили. На подступах к селению горцев охватило сильное волнение. Вот завиднелась разбитая старая мельница. Замшелый обломок жернова торчал из-под земли. Потом среди деревьев мелькнули белые развалины сельской школы. А вот и полянка, где некогда ряженые скоморохи веселили гостей. Женщины тихонько заплакали, а мужчины, сурово сомкнув побелевшие губы, старались не глядеть по сторонам. Горцу не подобает проявлять своих чувств, когда рядом посторонние люди. Но, подойдя к кладбищу, даже они не выдержали: рухнули на колени перед почерневшими плитами и могильными холмиками, поросшими бурьяном, и… Как сказал мне Мосе Самадашвили: «Я видел это раз, и не дай бог увидеть такое еще». Они не плакали, не стонали, не причитали, а спокойно, с просветленными лицами разговаривали со своими мертвыми так, как говорят обычно с живыми. Только один старик все время прятал повлажневшие глаза, стараясь, чтобы никто не увидел его слез, хотя он знал, что слеза — от бога.

Тридцать одну семью приютил в тот день храм Богородицы. Первое учредительное собрание колхоза также состоялось в этой церкви 31 марта минувшего года. На собрании присутствовали Шота Эцадашвили, члены бюро райкома, и, как рассказали мне, никто не говорил громких слов, никто не распинался в своей любви к земле Череми, никто не произносил благодарственных речей, понимая, что все тридцать три буквы грузинского алфавита бессильны сложить такое слово, чтобы выразить великую радость этого часа. И только один пожилой горец поднял руку. «Что тебе, Никала?» — спросил председатель собрания. «Притчу хочу рассказать…»

И рассказал.

«Один крестьянин нарезал в поле бузины да крапивы и давай плетень из них делать, двор городить. Навесил калитку из бузинных веток и ходит себе довольный, работой своей любуется. Довелось в то время господу богу мимо пройти. Увидел он плетень, нахмурил брови и позвал крестьянина.

«Что ты наделал, добрый человек? Бузина да крапива и двух дней не протянут, увянут, зачахнут! Завалится твой плетень, и тебе лишняя морока — новый забор ставить».

— Нет, господи, — ответил крестьянин. — Ошибки тут никакой. Жить-то мне всего два дня осталось. Зачем понапрасну мучиться: глину месить, камни таскать. На мой век и бузины хватит.

Задумался всевышний. «Так дело не выйдет, — решил он. — Подлунный мир так не построишь».

И повелел с того дня, чтобы отныне не ведал человек часа своей кончины».

Заулыбались, задвигались горцы. Сердцем поняли они, что́ хотел сказать Никала. И гул одобрения прокатился под сводами храма…

Председателем колхоза избрали Тенгиза Джачвадзе. У вновь созданного хозяйства оказалось много друзей и покровителей. Село Чумлаки и Мукузанский виноградарский совхоз подарили Череми два мощных трактора и два плуга. Селение Арашенда — финский дом, в котором разместилось правление колхоза. Гурджаанское объединение «Сельхозтехника» подбросило черемцам еще один грузовик и трактор.

Буйволы любят воду и тепло. В горах эти животные не приживаются, но на гомборских склонах зимы не бывают лютыми, к тому же здесь в избытке вечнозеленой травы шмоти — этого воистину буйволиного лакомства. Да и воду скоро искать не придется… Теперь требовался всего лишь один решительный шаг, и Шота Эцадашвили не опоздал с этим шагом — в тот же год он привез из Азербайджана семьсот буйволят и устроил в Череми буйволиную ферму. И тут не подвели гурджаанские комсомольцы: задолго до заморозков они успели построить хорошо утепленные стойла для буйволиного стада.

Началась жизнь.

Прошлым летом уже семьдесят два двора вернулось в Череми. Устремились они к своим бывшим подворьям: где землянку вырыли, где на скорую руку дощатые будки соорудили, а кое-где покрыли временной крышей полуобвалившиеся стены, навесили двери и… разожгли огонь в очаге.

Но по-настоящему растрогался я, когда узнал, как по-братски протянули руку помощи хозяйства Гурджаанского района самому молодому в Грузии колхозу. Старшие братья взяли на себя обязательство построить красивые дома горцам, вернувшимся в Череми.

Вот одна страница из этой поэмы всенародной любви:

Тенгизу Джачвадзе строит дом питомник села Веджини…

Георгию Джачвадзе… Колагский питомник.

Зурабу Джачвадзе… Бакурский техникум-хозяйство.

Никале Джачвадзе… Мукузанский совхоз.

Автандилу Джачвадзе… Велисцихский колхоз.

Шакро Джачвадзе… Четвертый трест «Сельстроя».

Тедо Джачвадзе… Шромский совхоз.

Вано Бурдуладзе… Чумлакский колхоз.

Арчилу Циклаури… Вазисубанский колхоз.

Алекси Барбакадзе… Калаурский совхоз.

Карло Циклаури… Гурджаанский совхоз.

Георгию Гелашвили… Карданахский совхоз.

Элгудже Майсурадзе… СМУ-16.

Михаилу Барбакадзе… «Колхозстрой» и т. д.

Пусть этот неполный список станет благодарностью старшим братьям и одновременно своеобразным напоминанием: в Череми снег выпадает рано, и как бы не произошло так, чтобы зима застала этих людей, хлебнувших немало горя, в землянках и будках.

Заработали мельницы Черемисхеви, ожили погребенные под оползнями родники, и, представьте себе, выстроилась первая очередь у первого магазина. Скоро завершится здание средней школы. Однажды, когда я беседовал с будущим директором этой школы Отаром Датунашвили, меня отозвал в сторону Шакро Барбакадзе и предложил посмотреть вечером его музей.

Музей!

Никогда не иссякнут в грузинских селах люди, горячо влюбленные в прошлое нашего народа. Семидесятилетний Шакро Барбакадзе поднялся в Череми вместе с первыми поселенцами. Участник Великой Отечественной войны, он дважды был ранен в Севастополе. Сражался он и в партизанском отряде и нигде не посрамил ратной славы черемцев. Любит он Череми, любит его прошлое. Самозабвенно бродит он по древним городищам и развалинам и что ни найдет — обломок ли квеври или старой иконы — всему установит дату, создаст легенду, и, наконец, подберет место на стене. А как же иначе, славное прошлое Череми само просится в музей…

Отказываться от приглашения я не стал. Пришел, и что же видят мои глаза! Каменная ограда, чудом уцелевшая от разрушения, перекрыта шифером. Неказистое жилище надвое разгорожено ситцевой занавеской: по одну ее сторону кровать и маленький стол, а всю другую половину целиком занимала выставка… Обломки копий, наконечники стрел, старинный меч, дароносица, курок кремневого ружья, медные кресты и резные каменные столбики, застежки черкески, деревянные ковши, разрисованные кувшины и, наконец, фотокарточки черемцев, прославивших свою деревню далеко за пределами одного района.