Константин Лордкипанидзе - Избранное

— Не подходи! Не смей меня трогать! — послышался голос Талико, и среди кустов мелькнуло ее белое платье.

За девушкой кто-то гнался. Но кто? Меки видел только скользящую по берегу большую черную тень.

«Это Хажомия! Кто же еще!»

Запыхавшись, Талико остановилась около моста, прижала руки к груди и оглянулась. Она была совсем рядом — Меки слышал ее частое, неровное дыхание, видел, как она кусает свои лиловые в лунном свете губы.

На тропинке показался Хажомия.

— Талико! Подожди, Талико!..

— Не будешь рукам волю давать?

— Памятью матери клянусь!

— Не знала я, что вино так тебя разберет… Не пошла бы с тобой ни за что!

Хажомия не дал ей договорить. Он набросился на нее, подхватил на руки и, хрипло дыша, понес в ольшаник, подальше от проезжей дороги.

— Пусти!.. Кричать буду!.. Все село сбежится! — Талико беспомощно барахталась в объятиях Хажомии. — Пусти!..

— Люблю тебя, Талико!.. Сил моих больше нет… С ума схожу.

— Пусти меня! Пусти! Смотри — руки на себя наложу! — негромко вскрикивала Талико, отбиваясь.

А в ушах Меки ее сдавленный голос отдавался раскатами грома. Рушился весь мир! Он одним прыжком рванулся с моста на берег и прямо-таки свалился Хажомии на голову.

Тот отпустил Талико, оглянулся:

— Чего тебе нужно?

Меки молча схватил Хажомию за плечи, встряхнул и отшвырнул в кусты.

— Не бойся, Талико! — сказал он дрожащей от волнения девушке. — Я тебя провожу.

Талико ничего не ответила, поднялась с земли и как-то странно улыбнулась. И, как всегда, от нее струился едва ощутимый запах выжженной солнцем травы.

У Меки заблестели глаза: наконец-то сбылось его давнишнее желание! Вот он и понадобился Талико в трудную минуту.

Но вдруг она сомкнула губы — стерла с лица улыбку и, изо всех сил размахнувшись, влепила Меки такую затрещину, что у него потемнело в глазах. Потом круто повернулась и ушла. Казалось, все это произошло во сне.

А тем временем взбешенный Хажомия, успевший выбраться из цепких кустов, нашел увесистый камень, но вдруг расхохотался и бросил его в воду. Эта неожиданная пощечина сразу умиротворила его. И тут случилось такое, чего Хажомия никак не ожидал, — Меки тоже залился смехом. Он смеялся громко и неудержимо, клокочущие звуки отрывисто вырывались у него из горла. Хажомия разом умолк, испуганно посмотрел на Меки и, пятясь, исчез в темноте. Потом откуда-то выскочила маленькая собачонка и долго издали лаяла на странного человека, который стоял на берегу, сотрясаясь то ли от хохота, то ли от рыданий.

Туча Дашниани и Барнаба, обняв друг друга за плечи и пошатываясь, брели по проулку.

— Не будь я партийным, — бормотал предисполкома, — завтра пошел бы к тебе в зятья, мой дорогой Барнаба! Завтра!..

— Может быть, переночуете в исполкоме, батоно Туча? — спросил Барнаба, когда они вышли на площадь.

— Пошли ко мне! Я не такой буржуй, как ты, н-но!.. Н-немного вина и у м-меня н-найдется!..

— Зачем вы оскорбляете меня, батоно Туча? Пусть все буржуи сгинут без следа!..

— Хит-тер ты, Б-барнаба! Такого хитреца, как ты, на всем белом свете не сыскать! Но ты сознательный человек. Только смотри — увижу, что подкапываешься под меня, голову снесу! — Туча показал рукой, как он рубанет шашкой.

— Как вы можете так говорить, батоно Туча! Да я раньше сквозь землю провалюсь!.. Вы правильно сказали: я сознательный человек. Но не все рассуждают, как вы.

— Кто это — не все?

— Кто? — Барнаба придержал шаг и показал рукой на освещенное окно: — А вот…

— Тарасий?

Дашниани все-таки узнал дом Хазарадзе и погрозил кулаком в его сторону:

— Не будь я Туча Дашниани, если не рассчитаюсь с ним! Подлюга! Донес на меня в уком, будто я обманом созываю людей на собрания… А мне за это выговор влепили…

Дашниани скрипнул зубами. Не любил он об этом выговоре вспоминать. Хорошо, что рядом был человек, при котором он мог отвести душу и на чем свет стоит отругать Тарасия Хазарадзе.

Барнабе же не давало покоя светящееся в доме Тарасия окошко. Не первую ночь здесь засиживаются допоздна! Больных в семье у Тарасия не было — это Барнаба доподлинно узнал вчера. Что ж там делают? Пируют втихомолку? Или в нарды играют?

Барнаба заторопился, проводил председателя исполкома до калитки, коротко попрощался с ним и через полчаса снова очутился около светящегося окна. «Еще не разошлись!» Он огляделся вокруг и, подобрав полы черкески, перелез через изгородь. Вино только подзадоривало его. Сердце у Барнабы колотилось от любопытства и волнения. Овчарка Тарасия сразу узнала ночного гостя, для успокоения совести раза два миролюбиво гавкнула и побежала впереди. Барнаба остановился посреди двора, в тени высоких, развесистых платанов, и впился глазами в окно.

Тот, кто сидел спиной к окну, был, похоже, Георгий Джишкариани. А вон Кирилл Микадзе со своими пегими прокуренными усами. И Бежан Ушверидзе тоже там. Но стол перед ними пуст. Нет, они не пьют и не играют в нарды. Так что же они делают? Сговариваются?

Эти люди и раньше частенько захаживали к секретарю партийной ячейки. Барнаба не раз видел, как они разговаривали по вечерам, расположившись на травке во дворе сельской школы… Все одни и те же люди. Почему? Зачем? Что они там затевают?

Барнабу подмывало подойти поближе к окну, послушать, о чем говорят. То, что они собираются неспроста, это было ясно, и Барнаба готов был в этом поклясться — он-то хорошо знал Тарасия Хазарадзе: секретарь партячейки и сам не любил тратить время попусту и других не отрывал от дела зря.

Вдруг Барнаба услышал скрип открываемой двери — видимо, гости Тарасия стали расходиться. Он попятился, тяжело перемахнул через изгородь на улицу и разочарованный поплелся домой.

На следующее утро, встретив Кирилла Микадзе, Барнаба остановил его, начал расспрашивать.

— Много будешь знать, скоро состаришься, — усмехнувшись в усы, ответил Кирилл.

Барнабу встревожила эта недобрая усмешка, и он целый день был не в духе. «Что-то они там замышляют — это уж точно».

В феврале этого года Тарасий ездил в Тбилиси на торжества, посвященные пятилетию установления Советской власти в Грузии. В грузинскую столицу приехали гости из всех союзных республик. На одном из собраний с приветственным словом выступил волжанин Алексей Харитонов — высокий худощавый человек с проседью в темно-русых волосах и с приятным глуховатым голосом. Харитонов рассказывал о том, как тринадцать месяцев тому назад, в первую годовщину со дня смерти Ленина, в волжском селе Ярополец зародилась сельскохозяйственная артель «Заветы Ильича». Зал слушал Харитонова затаив дыхание.

Рассказ делегата-волжанина разбередил душу Тарасия Хазарадзе. Вернувшись к себе в село, Тарасий на первом же собрании бедноты поставил вопрос о создании в Земоцихе сельскохозяйственной артели. Он подобрал несколько человек, готовых следовать примеру волжских крестьян. Вскоре между Тарасием и Алексеем Харитоновым завязалась дружеская переписка.