Константин Лордкипанидзе - Избранное

…Вчера крестьяне разошлись с открытого собрания партячейки после третьих петухов.

— Ну, Георгий, завтра, прошу, не опаздывай, — сказал Тарасий задержавшемуся на школьном дворе Джишкариани. — Соберемся еще раз и покончим дело. Хватит нам разговоров! Подпишем договор и возьмемся за работу.

— Прийти-то я, конечно, приду, — как не прийти на такое собрание! — Георгий замялся. — Важное, конечно, собрание…

Тарасию это не понравилось:

— Ты опять за свое?

Георгий промолчал.

На каждом собрании он клялся, что первый подпишет договор, но, когда возвращался домой и окидывал взглядом свою усадьбу, ему начинало казаться, что с клятвами он все-таки поторопился. На собраниях ему все было понятно, он не испытывал никаких сомнений. А вот стоило ему очутиться дома, все начинало казаться неверным и подозрительным. Он ворошил давно разрешенные вопросы, поворачивал их так, что все выходило наоборот, сеял сомнения и смуту не только в своей собственной душе, но и в душах товарищей. Ему хотелось, чтобы новое, только что начатое дело было для него с первого дня так же ясно и привычно, как повадки его собственных быков. Больше всего он боялся что-нибудь упустить, в чем-нибудь просчитаться, прогадать. На каждом собрании он старался выискать какую-нибудь невыгодную сторону коллективного хозяйства. Тяжелый был человек Георгий Джишкариани! Его выступления и замечания всегда вызывали нескончаемые споры. В течение двух месяцев ежедневно совещались основатели артели и все никак не могли окончательно договориться.

Однажды Георгий завел разговор о дележе урожая.

— Рановато еще об урожае заговорили! — насмешливо сказал Кирилл Микадзе. — Вот уж в самом деле: вина еще не было и в помине, а черти уже бурдюк смолили! Мы пока еще ни одного зерна не посеяли, чего ж об урожае говорить!

— Уговор перед пахотой, дележ — после жатвы, друг мой! Надо с самого начала знать, что и как будет, — уперся Георгий и настоял-таки на своем.

Собрание выработало условия дележа урожая, с которыми согласился и Георгий Джишкариани.

Домой он вернулся поздно. Жена ждала его, не ложилась спать, она подала ему ужин, потом присела рядом:

— Ну, что вы там решили?..

Рано утром, когда было еще так темно, что сосед не узнал бы на улице соседа, Георгий побежал к секретарю партийной ячейки. Но Тарасия уже не было дома. Георгий с трудом дотерпел до вечера. На собрание он пришел первым, долго сидел во дворе школы один, задумчиво глядя в землю и попыхивая трубочкой. А когда собрание началось, Георгий сразу попросил у Тарасия слова.

— Вот что, соседи, — взволнованно проговорил Георгий, пряча глаза от секретаря партячейки, — вчера мы договорились насчет того, как урожай будем делить… Но такие условия мне не по душе… Такие условия не для всех годятся!

Тарасий знал, что под «всеми» Георгий всегда подразумевал самого себя, но все-таки спросил:

— Кто же, по-твоему, будет обижен?

— Чего ты смеешься? — вспылил Георгий, хотя на лице у Тарасия не было и тени улыбки. — Кто будет обижен? Я, например… У меня пятеро едоков в семье, а работник я один… А возьми теперь Дахундару. У него ни жены, ни детей. Ты говоришь, что надо распределять урожай по числу рабочих рук. Но тогда я и Дахундара получим поровну. Он быстро разбогатеет, а я скоро снесу на базар все, что есть в доме. Надо распределять так: у кого больше едоков — тому и большую долю.

— Тогда нам надо устроить коммуну, а не артель.

— Нет, коммуны я не хочу — это решено! — быстро ответил Георгий. — Но разве мы не можем взять некоторые правила из устава коммуны?

— Честное слово, Георгий, если ты не перестанешь чудить, я не буду отпускать тебя с собрания домой. Тут ты с нами во всем соглашаешься, первым руку подымаешь, когда надо голосовать, а побудешь дома… Кто тебя там сбивает с толку? Как попадешь домой — все у тебя в голове путается, выворачивается шиворот-навыворот! Артель и коммуна — это тебе не хурджин, чтобы перекладывать, что вздумается, из одной половины в другую.

Целый вечер Тарасий потратил на то, чтобы успокоить Джишкариани, встревоженного думами о возможном обогащении соседа. Измученный своими сомнениями, Георгий радовался, когда Тарасий побеждал его в споре — это укрепляло в нем веру в новое, неведомое дело… Так вот, в спорах и разговорах, прошло два месяца. Наконец обо всем переговорили, разрешили все вопросы, постановили собраться на следующий вечер, чтобы подписать договор. Да только не всегда получается так, как хочется…

Георгий сосредоточенно всматривался в воду, бегущую в канаве под мостом, и молчал.

— Что ты молчишь? — спросил Тарасий. — Когда человек начинает тянуть и размазывать, ему уже верить нельзя.

— Не знаю… Мне что-то… — Георгий запнулся.

— Что значит — «что-то»?

— Ну… что-то…

Эти простые и бессмысленные слова осветили Тарасию еще один темный уголок крестьянской души Георгия Джишкариани.

— Так что же такое «что-то»? — спокойно повторил Тарасий. — Не это ли «что-то» из-за малюсенького клочка земли сделало вас с Асланом чуть ли не кровными врагами? Оно уже устарело — это твое «что-то», Георгий, пора забыть о нем! Землероб-одиночка — игрушка погоды. Давно сказано, что крестьянин и нужда — близнецы. Только артель сможет их разлучить, этих близнецов.

— Эх, не знаю, право, не знаю! — вздохнул Георгий.

Он был неглупый человек, но трудно, ох как трудно было ему решить, что лучше — неведомое счастье или привычная беда. «Это он хорошо сказал: крестьянин и есть игрушка погоды. То сыты, то подтягиваем животы — как погоде заблагорассудится!» Георгий вспомнил весну этого года. В марте и в апреле шли бесконечные дожди. Долина превратилась в сплошное озеро. Вода доходила до колен. Пахота запоздала. В начале мая выглянуло солнце. На радостях Георгий от зари до зари пахал три дня. Но много ли сделаешь с тощими быками, которых всю зиму кормили только сухой соломой? В конце недели в полночь, когда Георгий сладко спал и во сне радовался просохшей земле, над Катисцверой опять собрались тучи, блеснула молния и разразился ливень. Несколько дней с неба низвергались потоки воды. Георгий потерял сон. По ночам он то и дело просыпался и прислушивался. Дождь хлестал по-прежнему, Георгий натягивал на голову бурку: шум дождя приводил его в отчаяние.

Да, погода сыграла с ним злую шутку: половина его земли осталась незасеянной, а то, что он успел посеять, потом спалила жара. Эх, разве Георгий сам не знает, что крестьянин со своей сохой — игрушка погоды? Знает. Несладкую он прожил жизнь, ждал, надеялся, что наступит перемена. И вот она, кажется, наступает… Но что, что сулит будущее? Хоть бы одним глазом взглянуть, что это за артель такая! Рискованно все-таки вступать в дело, которое всем в диковинку, — нет уж, лучше привычная беда, чем неведомое счастье. Хотя спору нет: от артельного труда, от работы сообща проку больше.