Петр Капица - Неслышный зов

— Ну и чего дальше? — заинтересовался Филя.

— А про это, брат, мужчины в тайне держат, не хвастаются. Потом, значит, любовь у нас пошла. Куры да амуры да глазки на салазках. Муж узнал. Меня с работы сжил, а ее упрятал. Так и не видел больше. После пить начал, до сих пор очнуться не могу. Ух и любить умела! Не чета вашим хохотушкам. Задом только вертеть да губы помадить.

— Гулевой же ты был! — восхитился Филя. — Мне бы вот такую найти.

— Найдешь еще! А теперь кончайте прохлаждаться, — приказал Созонтыч. — Завтра серьезный день, соснуть требуется. Будем дежурить по очереди.

В день заливки у Созонтыча в голосе появилась твердость.

— Всем надеть защитные очки и асбестовые рукавицы! — распорядился он. А мне — особое приказание: — Будешь засыпать древесным углем выпара.

Сталь выдавали два мартена. От толстых струй, падавших в объемистые ковши, летела огненная мошкара, с треском отрывались крупные звезды и, словно пушинки, плыли по воздуху.

Краны подняли наполненные жидким металлом ковши, источавшие зной, и под звон колокола осторожно понесли по цеху к приготовленной форме.

Созонтыч, держа длинный шест, показывал, какому ковшу где остановиться. Озаряемый пламенем, в войлочной шляпе и очках, он был похож на древнего алхимика.

— Подготовиться!

Вместе с разливщиками к рычагам ковшей стали Никита Фомичев и Гаврила Павлович.

Свисток. И новая команда:

— Прицелиться… Пошел!

Одновременно из обоих ковшей толстыми струями потек металл в литники. Теперь уже меньше отрывалось искр, но жар был таким, что невольно пришлось прикрывать брезентовым рукавом лицо.

Все, конечно, насторожены: не проникла ли за прошедшие часы в форму влага? Превратившись в пар, она обретет такую силу, что разнесет все вокруг.

— Ровней… ровней! Не торопиться! — требовал Созонтыч.

В цеху слышался лишь треск летящих искр и бульканье металла. Из тонких выпаров по всей площади опоки, словно выбившиеся из земли ростки, засветились синие язычки огней. Значит, жидкий металл проник во все уголки и заполнил форму доверху. Сейчас он покажется в главных выпарах. Они уже дымятся.

— Уголь! — крикнул Созонтыч.

В одном конце я, в другом — Чуприков зачерпнули лопатой древесный уголь и, как только показалась бурлящая огненная масса, засыпали ее, чтобы металл не фыркал, не расплескивался.

— Стоп… стоп! — остановил заливщиков Созонтыч. — Отваливай!

Ковши, приняв обычное положение, медленно уплыли в другой конец цеха.

— Конец — всему делу венец! — весело сказал Созонтыч. — Отсыпайтесь. Два дня можно на работу не выходить. Законные.

Хотя мы и получили два дня отгула, но никто дома не усидел, утром пришли посмотреть, удалась ли отливка.

При нас крючья крана раскачали стальную махину и вытащили из гнезда.

Когда пыль улеглась, старики, вооружившись скребками и стальными щетками, принялись счищать приварившуюся седую землю, постукивать ручниками да вглядываться: нет ли «соловьев» и недоливов?

Отливка получилась довольно чистой. Лишние наросты оказались только у литников и в нижнем углу, где металл немного размыл стенку формы. Все это нетрудно было устранить.

— Ну, бригада, — сняв очки, обратился к нам Созонтыч, — с благополучной отливкой и новым разрядом! — И он торжественно пожал каждому руку. — В прежние времена с вас бы белой потребовали да еще пивка. А нынче — квасом обойдусь. Пойдем к сталеварам, вспрыснем первенца!

Во время пиршества ко мне и Чуприкову подсел секретарь партячейки Федор Костнов.

— А как вы, ребята, насчет того, чтобы заявление в кандидаты партии подать? — спросил он. — Николаю Макаровичу и Филе еще рановато, а вам — в самую пору.

— Мы еще своего в комсомоле не отгуляли, — ответил Виктор, на секунду отрываясь от кружки с квасом.

— Я вас не на гулянье зову, а на серьезные дела, — заметил Костнов. — Ребята вы грамотные, непьющие, по характеру не робкие. Чем не мастеровая гвардия? Я, конечно, не тороплю, но подумайте, совесть поспрошайте и приходите. Рекомендации получите.

Этот короткий разговор встревожил меня, заставил задуматься: чист ли я перед самим собой? Что гнетет мою совесть? Если спросят: «Живешь ли по принципам?» Что я отвечу, не кривя? Стараюсь жить честно, но душа неспокойна… Полная неясность с Сусанной и Ниной. Но это других не касается. А угроз Антаса не испугался? Или оставил себе лазейку на случай нужды? А может, это было продолжением детской игры в сыщиков? Вроде бы нет. А почему отстал, не разоблачил? По душевному равнодушию или лености? Ждал приезда Гурко! Где же Зарухно застряли? Почему в городе не появляются афиши с бубенчиками ландыша?

Бригада после отличной отливки получила два выходных дня. Я отправился на поиски Антаса. На углу Литейного проспекта «бедствующего поэта» не обнаружил. Его не было и под сводами галерей Гостиного двора. Куда он подевался? Я спросил о Тинякове у торговки пирожками. Та, подозрительно посмотрев на меня, ответила, что давно его не видела.

— Видно, разбогател, — добавила она и поинтересовалась: — А вам-то он зачем?

— Хотел книжку купить, — ответил я наобум.

По Невскому я дошел до сада против Адмиралтейства. Фонтаны еще бездействовали. На скамейках сидели няни с ребятишками, старых барынек не было.

Пешком я пошел на Мытню. Постучал в знакомую дверь старичков. Минуты три никто не выходил. Потом звякнул засов, дверь распахнулась. Передо мной стоял сам Антас. Он не растерялся, а как бы обрадовался мне:

— Рома? Вот сюрприз! Я ведь собирался разыскать тебя. Да, да… ты мне очень нужен. Проходи, раздевайся.

Он пропустил меня в боковую комнату с небольшим столиком, кожаным креслом, диваном и этажеркой.

— Садись, пожалуйста. Тебе кофе? Вина? Пива? — предложил Антас.

— Ни того, ни другого, ни третьего.

— Зря отказываешься. Надо жить по-европейски. Читал твой рассказик в «Резце». Довольно мило. Что-нибудь новое пишешь?

— Пишу.

— Хочешь, открою тебя? — вдруг предложил он. — Вознесу на Олимп. Сейчас ведь призыв ударников в литературу. У тебя выгодная биография. А у меня есть зацепка в толстом журнале. Распишу так, что ахнешь!

— Обойдусь без открывателей, — сухо ответил я.

— Так чем обязан столь лестному посещению?

— Я пришел сказать, что угроз твоих не испугался. Просто был занят. Если ты не прекратишь эксплуатировать всяких бедствующих старичков, то будешь разоблачен.

Антаса не смутила моя угроза. Он даже улыбнулся и спросил:

— Каким путем? Фельетон напишешь? В милицию заявишь? Ты, видно, недостаточно знаком с историей литературы. Взять хотя бы любимого тобой Александра Дюма. Ты знаешь, что он, не стесняясь, пользовался чужим трудом? Да еще в каких масштабах! Я против него щенок. Восемнадцать самых знаменитых романов, например, написаны в соавторстве с неким Огюстом Маке, преподавателем истории, имевшим нюх на острые и занимательные сюжеты. А на вышедших книгах стоит только имя Дюма. Маке остался невидимкой. Так было и с другими. А когда Дюма обвиняли в эксплуатации, то он добродушно посмеивался: «Не все сражения выигрывал сам Наполеон, но он ни от одного не отказывался. Победы добывались его именем». А если обвиняли в краже сюжетов, то он разъяснял: «Гениальный писатель не ворует, а заимствует». Так-то оно!