Петр Капица - Неслышный зов

Узнав, что Громачев с Лапышевым намерены сегодня же сдавать политэкономию, морячок увязался с ними. По пути он спросил:

— Вас, конечно, гложет любопытство: кто такой швартуется? Могу удовлетворить. Зовут Степан Пяткин, родом из столицы корабелов — Николаева. Одесса — мама, Николаев — папа. Расстояние между папой и мамой такое, что можно вашей Невой измерить. Плавал на водолазном боте. Сюда послан нашей несокрушимой комсомольской ячейкой. Перестарок. Если завалюсь — пойду в маячники.

Громачев и Лапышев тоже назвались, им балагур нравился. С таким парнем не пропадешь.

Экзаменатором по политэкономии оказался невысокий рыжеватый крепыш, одетый в полувоенный костюм, сшитый из габардина. Он ходил в желтых крагах, был подпоясан широким ремнем с пряжкой, на которой виднелся сжатый кулак. Так одевались немецкие ротфронтовцы. Фамилия у него была короткой — Чиж.

— Можно к вам? Не заклюете? — спросил Пяткин.

— Заходите… Ах, вас несколько? Давайте все… Чего там за дверьми стоять… Побеседуем.

Когда они все трое вошли, он пригласил их сесть за стол перед собой и спросил:

— Комсомольцы?

— Из той сотни, что на разведку в поля поскакала.

— Только на разведку? Надо нацеливаться на все четыре года.

— Это если повезет, — не унимался Пяткин.

— Значит, на знания свои не рассчитываете?

— Почему же? Знаний у нас хоть отбавляй, но не всегда они вовремя всплывают.

— Предмет мой вам известен?

— Политэкономия — наука о развитии общественно-производственных отношений, — вставил Лапышев. — Мы в таких отношениях с обществом уже были… Я и Громачев окончили фабзавуч. Он работал на заводе, я в райкоме.

— Ну, а вы на что жизнь потратили? — спросил Чиж у Пяткина.

— Сенека еще две тысячи лет назад говорил: «Бо́льшая часть нашей жизни уходит на ошибки и дурные поступки. Значительная часть протекает в бездействии. А вся жизнь уходит на то, что мы делаем не то, что надо». Но я с ним не согласен, так как был водолазом и занимался не только глупостями, но и общественно полезным делом. Философ прав только относительно ошибок. Мы их делаем столько, что не успеваем на них учиться.

— Скептик из философов! — определил Чиж. — И мастер иронизировать. А с Марксом и Энгельсом тоже можете так расправляться?

— С ними я солидаризируюсь, они свои парни, — не терялся Пяткин. — Где-то я читал, что когда Маркс и Энгельс писали полемическую книгу о немецкой идеологии, то, подобрав удачную фразу, хохотали как сумасшедшие. Никому в доме не давали спать. Значит, они были ребята веселые и чувствовали юмор. А это о людях многое говорит!

— Энгельс про свою книгу о немецкой идеологии сказал, что это самое дерзкое из всего того, что было написано на немецком языке, — вставил Громачев. Он тоже где-то читал о совместной работе двух великих философов.

— Братцы! — воскликнул Чиж. — Да вы подавляете меня своей эрудицией, — и он, дурачась, поднял вверх руки. — Это великолепно: Маркс и Энгельс — «свои ребята»! Я даже не решаюсь вас экзаменовать. В общем, скажу откровенно, вы мне симпатичны. Нам такие студенты для костяка нужны.

Задав каждому по вопросу, он удовлетворенно сказал:

— Ставлю всем «хор.». Когда примут в институт — приходите в партком.

— Придем, — согласился Лапышев. — На партучет становиться.

— Ах, вы не только комсомольцы? Тогда буду на вас надеяться как на актив.

Выйдя от Чижа, Пяткин предложил:

— Надо бы отметить столь счастливый день… чекалдыкнуть по стаканчику.

— Чего? — поинтересовался Лапышев.

— Что подвернется, за исключением воды, молока и керосина. Хорошо бы «бомбочку» сообразить.

— А что такое «бомбочка»? — полюбопытствовал Громачев.

— Сто пятьдесят шампанского плюс пятьдесят коньячку. В нос бьет и в голову.

— Это нам по карману. А не влетит?

В те времена среди комсомольцев считалось зазорным пойти в ресторан и заказывать спиртное. Если кого замечали пьющим, то немедля вызывали на бюро.

— Ну, братцы, вы что — не мужчины? — не без укора заметил Пяткин. — Мы на своем боте бочонок виноградного держали, пили как квас.

Громачев с Лапышевым переглянулись и решили по случаю удачи рискнуть — вкусить запретной мужской жизни.

Они втроем вышли на Невский проспект, заглянули в один ресторан, в другой… Оба показались слишком шикарными. Решили заказать «бомбочку» в небольшом кафе. Здесь было проще. Столики мраморные и никаких салфеток.

Выпив по большому бокалу искрящегося вина, они долго не сидели, а вновь вышли на Невский и зашагали к Адмиралтейству.

Вечерело. Невский, как и в гоголевские времена, был переполнен медленно фланирующей публикой и деловито спешащими людьми. Звенели переполненные трамваи, мчались, глухо цокая по деревянным торцам, лихачи извозчики, сверкали огнями витрины кинотеатров, ресторанов и магазинов.

Трое повеселевших парней шагали плечо в плечо по правой стороне панели. Казалось, что перед будущими студентами весь мир искрился в радужной круговерти. Далекая Адмиралтейская игла, словно стрела, пронизывала темнеющее, почти аспидное небо и трепетала. У парней слегка кружились головы. Они шли посмеиваясь, вглядываясь в лица встречных пешеходов.

Пяткину это состояние было не ново. Он стал еще более говорливым. Задевал шутками девушек и почему-то сравнивал их только с птицами:

— Гляньте, слева… довольно миленькие чаечки… Головки черненькие, а перышки сизые. И вон те синички ничего… Носики востренькие. Люблю курносеньких! Ну, а эта пара сорок пусть катится мимо. Натерпелся я от такой. Повсюду трезвонила, что я ее обманул. А я просто не захотел с ней тянуть волынку. Видите, с двумя воробушками чижиха выхаживает… Королева птиц! Может, пригласить на мороженое, а? За мой счет. Монета найдется.

— Я пас, — поспешил сказать Лапышев. — Нам еще физику долбить.

— Плюнь, — посоветовал Пяткин. — Сдадите без зубрежки. Нас же вытягивают.

— Я хочу по-честному… Хоть что-нибудь знать, — упрямился Лапышев.

— А ты как? — скосил глаза на Громачева Пяткин. — Тоже стопоришь?

— Я вместе с ним занимаюсь… Хочу выдержать характер. Мне поблажек не надо. А нагуляться успеем…

— Ясно. На сегодня наши пути расходятся. Разворачиваюсь и даю полный назад.

Помахав рукой, он быстро смешался с толпой.

— Как тебе наш новый знакомый? — спросил Роман у Лапышева.

— Ничего парень, только треплив больно… И, видно, гуляка. Такого вышибут в два счета.

Физику и математику они тоже сдавали в один день. Громачев бойко решил задачу по алгебре, но споткнулся на логарифмах. Он не изучал их ни в школе, ни в фабзавуче. А за неделю логарифмы не освоишь. Экзаменатор подумал, подумал и спросил:

— Как же вы будете обращаться с логарифмической линейкой?