Владислав Владимиров - Закон Бернулли

Вчера Бинда не выглядел противным, в его маслянистых глазах бегали угодливые, сладенькие зайчики. Очки у Бинды куда побогаче добролюбовских — сам Ксенофонт Игнатьевич, директор салона «Оптика», помогал их оборудовать еще во времена, когда Бинда работал замом по науке у профессора Петра Николаевича Иванова. Под пристальным взглядом Добролюбова Бинда и вовсе сделал вид, что ему никогда в жизни не приходилось стращать подчиненных собственным величием, нагонять на них оторопь. Он пожаловал одобрительной улыбкой прежде остальных Нею, а Марию Михайловну Козину и Ритку Вязову, тоже сотрудниц б ю р о, по обыкновению вроде бы сначала не приметил, но потом, наверное, памятуя о ш у м е, приключившемся накануне, уже взявшись за ручку с в о е й двери, украшенной стеклянной табличкой с единственным словом «Заведующий», задержал взгляд сначала на Рите, затем на Мэм — так во дворцовой комнате звали Марию Михайловну.

Он посмотрел на них чуть дольше, чем на висевший в простенке между окнами плакат «Книгу — в массы!». Плакат был полным ровесником руководящей таблички. В сытеньких и водянистых глазах Бинды, не остывших от одобрительной улыбки, можно было с усилием прочитать желание, нет, не желание и не просто намерение поздороваться, а не слишком решительную, затаившуюся просьбу забыть о вчерашнем, точнее позавчерашнем, и благополучно не вспоминать про то, что слышали они втроем здесь днем, и про то, что приключилось уже не здесь, а вечером в окраинном Дворце культуры, где Ритки и Мэм не было, но Бинда отлично знал, что им все уже успела передать Нея.

И все-таки плохо знал проницательный Бинда Зарьянову — о вечернем происшествии она ничего еще никому не рассказывала.

Подождав, пока заведующий величественно, словно через четверть часа самолично собирался стартовать в долгое межпланетное путешествие, шелестнув модным белым плащом, сокроется за узкой дверью с в о е г о кабинета, обитой коричневым кожзаменителем, Ритка и Мэм понимающе переглянулись и почти в один голос заявили, что Лаврентий Игнатьевич, если не сегодня, то завтра обязательно, о чем-то п о п р о с и т не их, а именно ее — Нею.

«Надо же как-то выкручиваться», — сказала Мария Михайловна с тайным смыслом и преисполненным легкого изящества движеньицем поправила свою красу и гордость — дивный, совсем новешенький парик-шиньон, доставшийся ей недавно совершенно расчудесным образом. Мэм всегда знала больше ее и Ритки, и если выразительно посмотрела из своего угла через заваленный стопками книг стол на руководящую табличку двери, то, значит, слова, сказанные ею, не были напрасными.

Дверь была совсем недалеко от стола Мэм, и Мэм первой слышала все новости из святилища Бинды, хотя дверь его обители обтягивал упругий кожзаменитель, через ровные интервалы пробитый медными кнопотулями-блестяшками. По диагонали их насчитывалось по пятьдесят две, снизу вверх и сверху вниз — по тридцать, а по верху двери и по ее низу, как слева направо, так и справа налево, шло по двадцать блестяшек, итого кнопотуль набиралось ровно двести четыре — это Мэм и другие сотрудницы за полгода усвоили хорошо, точно, как и многие повадки своего руководителя.

Блестяшки набивал плотник дядя Альберт, не пожилой и не старый, веселый, хотя и не очень разговорчивый — в души к ним не лез, и они к нему тоже, но сам процесс набивки Нея наблюдала вместе с Мэм внимательно. В первую встречу с ними Бинда и виду не подал, что знает Нею уже хотя бы по тому факту, что Лаврентий Игнатьевич был и остался давним приятелем отца Равиля — но, как человек в высшей степени деликатный, он не позволил себе обнародовать это. Ни об отце Равиля, ни о самом Равиле Бинда не спросил ни слова — будто бы сам никогда не сиживал в свадебном застолье на площадке дальнего загородного ресторана, куда он приехал один, без жены, и вначале скромно помалкивал, прилежно ковыряя серебряной вилкой белое с красными прожилками мясцо крабов, а потом стал тамадой застолья.

Нея с Мэм работали с первого дня организации б ю р о, а Ритка Вязова появилась месяц спустя. Лаврентий Игнатьевич, дабы не ронять авторитета созерцанием слишком обыденных занятий дяди Альберта, придумал себе вызов на совещание куда-то в верха и, поскольку машины и плутоватого шофера Гриши Бурина тогда еще в штате не водилось, удалился пешком, придавая себе вид руководящего товарища, только что отпустившего в гараж персональный автомобиль, и не обращая никакого внимания на стоящих у трамвайной остановки.

Эта остановка, в сущности, была не только их транспортным спасением. Отлично наблюдаемая изо всех окон большой комнаты, остановка за день дарила им множество радостных, нейтральных и конфликтных ситуаций, созерцать которые можно было вдосталь, но без звукового сопровождения, потому что с осени оконные рамы, были заклеены ровными белыми полосками для утепления и, кроме трамвайного визга, с остановки ничего другого обычно не слышалось.

Рядом с остановкой застекленная будка «Союзпечати» — в ней толстый киоскер, закадычный приятель личного шофера Бинды, по утрам перечитывает газеты в кипах и, не обращая внимания на длинную очередь, не спеша проставляет в накладных цифры заграничной авторучкой — такую же авторучку видели у Гришки Бурина, он не очень смущался, когда похвалялся ею перед Риткой и Мэм. На ручке цветное изображение сладостной девы. Почти мгновенно исчезает ее черный купальник, если перевернуть ручку перышком вниз. Мэм сказала: «Противно!», а Ритка хмыкнула и бесстрастным голосом проехалась насчет голодной курицы, которой все время просо снится.

Машина и раскормленный шофер Гриша в б ю р о появились одновременно с красавицей Риткой Вязовой, все втроем — из газетной редакции. Объяснилось такое единение очень просто. Машина изрядно поистрепалась, нуждалась если не в капитальном, то в очень приличном ремонте, и самый раз подоспело время передать ее с баланса на баланс в только что созданное б ю р о. А поскольку шофер Гриша ленцой и развязностью тоже надоел редакционному начальству, то и его сочли нужным приложением к салатного цвета «Волге», против чего рыжеватый Гриша не возражал, потому что начальство ему надоело больше, чем он начальству, а Грише хотелось жизни поспокойнее и солиднее. По сходным мотивам п е р е в о д о м оказалась в б ю р о Ритка Вязова, недавняя корреспондентка отдела информации. Она была на шесть лет старше Неи, но казалась еще третьекурсницей в пору не первых, но прочных увлечений. Ритка удачно пародировала неизменный вопрос Бинды, который тот задавал всем, кроме Неи, — о семейном положении, хотя мог бы и не задавать: есть же в анкете графа.

Все они к слабо скрываемому удовольствию Бинды отвечали одинаково и, как он сам позже выразился в одном телефонном признании, — с б е д у и н с к о й прямолинейностью; и уже в этом оценочном, наверняка явно не случайном штришке тонко просматривалась полнейшая осведомленность шефа не только об их житейских делах, но и мировых проблемах.