Василий Кондрашов - Небо выбирает нас

— И пойду.

Низкорослый схватил самый тяжелый лом и, не удержавшись на ногах под его тяжестью, упал на склоне овражка и заскользил на боку к основанию ставка. Вскоре все услышали редкие и слабые удары лома о дерево.

— А ну катись оттуда! — приказал высокий. — Выламывать направляющий брус буду я… — Посмотрел на молча пододвинувшегося Петьку и добавил: — И Музыкант. Всем остальным вниз по ручью. Становитесь метрах в двадцати друг от друга. Поняли?

— Соображаем, — ответили ему. — Не промахнемся, так выловим.

Петька и высокий парень, прихватив ломы, спустились к ручью. Осмотрев внимательно ставок, оба согласились, что отламывать надо левый направляющий брус, он был намного тоньше правого и, казалось, прогнил насквозь. Почти тотчас поняли: вдвоем одновременно работать нельзя, только будут мешать друг другу. Сильные руки высокого вогнали лом в щель между брусом и ставком. Потянув лом на себя, используя его как рычаг, высокий почувствовал, как подался брус, как ударила из-под него мощная струя. Слегка отпустив лом, он сказал, оглянувшись на Петьку:

— Хлипкое сооруженьице. Как бы сразу не завалилось. Кому-то из нас наверх, а, Музыкант?

Петька сунул руку в карман — попалась трубка, отломил конец у нее, показал высокому, потом завел руку за спину и быстро поднял сжатые кулаки перед собой. Высокий коснулся правого. Петька разжал кулак и показал пустую ладонь.

— Тебе уходить.

— Ладно, — нехотя согласился высокий и побрел вниз по ручью, остановился, оглянулся через плечо и сказал: — А ты ничего мужик. Звать-то тебя как?

— Петька.

— Ну, давай, тезка, круши. И не зевай в случае чего…

Петька остался один перед ставком. Мелькнула мысль: бросить все и бежать. А как же самолет? А как разговоры, что Петька самый смелый и отчаянный из поселковых ребят? Но страх есть страх, и, как понял Петька, с ним не всегда легко справиться. Как, например, в эти минуты. А если бы тот летчик, который над их поселком один против четырех сражался и сбил фашиста, так же боялся, как Петька, и сбежал? А он не сбежал и до конца вел бой. Дед Авдей говорит, что он перестал стрелять, патроны кончились, но все равно не улетал.

А тут стенка. Стеночка! Шибануть пару раз ломом, отодрать брус — и бегом!

Петька поудобнее перехватил лом, изо всех сил вогнал его под брус и потянул на себя. Почти тут же Петька почувствовал жесткий, как булыжником, удар воды в грудь и бросился бежать. Он уже не видел, как дверью раскрылся ставок, выпустив тяжелый холодный вал воды. Он настиг Петьку, сбил с ног, подмял и покатил бревном, забивая грязью рот, глаза и уши. Петька судорожно цеплялся за землю и, останавливая сжатыми губами рвущуюся в горло воду, слабел. Ему чудилось уже, как летит он в темную, обволакивающую тишиной бездну…

С одежды высокого тонкими струями стекала вода. С тоскливой растерянностью взглянув на своих товарищей, он молча положил на снег в двух метрах от бушующего водяного потока безвольное Петькино тело и подавленно склонился над ним. Потом встрепенулся вдруг, затормошил за плечи, заколотил ладонями по щекам, приговаривая призывно:

— Петька! Петька! Ну чего ты!.. Петька!

Петька, с трудом разлепляя веки, заплывшие липким слоем грязи, бессмысленно остановил взгляд на склонившемся над ним высоком парне.

— Шуми-и-ит!.. — тихо проговорил Петька, будто спрашивая товарища: «Ну что там? Или это в голове у меня?..»

— Шумит, Петька! Вода шумит!

Глаза Петьки сузились, и в них слабой искоркой засветилась радость.

— Живем… — услышал высокий парень, подмигнул Петьке и, отвернувшись, протер кулаками глаза.

Рядом молча стояли усталые товарищи. И никто из них не видел, как освещенный ровным матовым блеском рассвета, под сломавшейся крышей льда, обнажился согнутый, искалеченный винт самолета.

Над тихой степью пробуждалась заря. Она медленно разгоралась и мягким сиреневым светом застилала звезды, высвечивала на горизонте силуэты горных вершин. Неповоротливое красноватое солнце долго ворочалось за горной грядой и наконец выплыло, разукрасив небо малиновыми лучами.

Охолодавшая за ночь степь туманилась в мокрых падях и дышала тихим, едва уловимым ветром. С поникшим желтым камышом по берегам, прикрытая кое-где лоскутками тумана, шумела речка. Она проносилась мимо военного городка, затем круто отворачивала в сторону и с ворчливым клокотаньем бежала вдоль бетонной полосы с серебристыми силуэтами самолетов к беспокойному зимнему морю.

Климачов проснулся незадолго до рассвета. Натянув на разомлевшее после сна тело спортивный костюм, вышел на улицу. Хорошо! На душе ощущение праздника. А был всего лишь обычный будничный день. Обычный и необычный. Сегодня он впервые в боевом полку вылетит самостоятельно. Возможно, поэтому в праздничное чувство вкрадывалось еще и тревожное ожидание: надо выполнить задание на «отлично», чтобы командиры не причислили его с первого дня к разряду середнячков. И он постарается. Надо постараться!

Климачов окинул взглядом тонкий слой тумана над речкой, в искорках молодого инея степь и счастливо улыбнулся. Ему по душе был этот забытый богом пустынный уголок Закавказья. Исхлестанные дождями и ветром длинные солдатские казармы — старожилы военного городка, новые двухэтажные дома, белое квадратное здание клуба с высоченным памятником Валерию Чкалову у входа и речка — все это составляло новый мир, пока не обжитый им. Он не мог понять некоторых однокашников из училища, проклинавших судьбу, что загнала их в такую глухомань под названием Красные Маки. Вот и Можеров заскучал, все Вологду вспоминает, все чаще про родную деревню рассказывает. Это оттого, что до сих пор не летали. А вот полеты начнутся, и мелочной хандры у каждого заметно поубавится.

Громко стуча сапогами по мерзлой тропке, Климачов побежал к речке. На старых покосившихся мостках остановился, разделся до плавок, зябко посмотрел на быструю, свитую из жестких струй речку, шумно вздохнул и прыгнул в воду. Тело мгновенно напряглось от обжигающего холода, сжалось до каменной твердости.

— Уф! — вынырнув из воды, громко и радостно выкрикнул Климачов и поплыл против течения. Но холод не отпускал, разливался по мышцам, ноги вот-вот сведет судорога.

Еще, еще несколько секунд! Раз, два, три…

…На аэродром Климачов шел один. Среднего роста, в отливающей лаком новой кожаной куртке, он небрежно вскидывал иногда руку, если встречный офицер знакомый и в звании не выше лейтенанта. Встречая чином старше, Климачов смешно выпячивал чисто выбритый подбородок и с молодцеватым щегольством, прочертив ладонью замысловатое полукружье, вдруг мгновенно подбрасывал к виску короткие, плотно сжатые пальцы.