Федор Панфёров - В стране поверженных [1-я редакция]

— Давай! Давай! Давай! Молодчики! — прокричал Сиволобов, махая руками, как бы приглашая самолеты к себе. — Вот я сейчас…

Не успел он докончить, как с запада из тьмы вынырнула новая партия бомбовозов. Они так же медленно ползли по небу, а около них зигзагообразно неслись юркие, с тонкими талиями, похожие на ос истребители. Вот и эти бомбовозы легли на крыло, развернулись, выправились, и от них оторвались капельки… и опять грохот, визг, гул. Летят вверх доски от вагонов, гнутся рельсы, рушатся платформы, валятся на землю танки, пушки, вспыхивают цистерны, а здание станции, будто кто-то могучий дунул под него, осело и развалилось. Вскоре с запада вынырнула новая партия бомбовозов, потом еще и еще… Начали рваться снаряды… Они рвались с какими-то передышками. Пауза. Потом взрыв. Пауза. Взрыв. Небо розовело от восходящего солнца. Порозовел и запад. А снаряды все рвались и рвались. Пауза — и взрыв. Пауза — и взрыв. И все горело. Горели цистерны, вагоны, паровозы.

— Вот это работка! — с восхищением проговорил Сиволобов и тихо, даже с дрожью в голосе, спросил: — А теперь мы куда с вами, Николай Степанович? Ведь они нас обнаружить могут… тогда прямо живьем в огонь закинут, — он передернулся. — Не хочу так умирать. В случае чего сдаваться не будем. От пули умереть за родину — дело честное, а уж если тебя враг схватил да как над кошкой измывается — плевое это дело!

— Сдаваться не будем, — согласился Николай Кораблев, все еще не отрываясь от окошечка. — Смотрите, Петр Макарович, летят. Это уже чужие.

Откуда-то из-за Днепра вынырнули фашистские истребители. Серо-черные, они стремительно пронеслись над станцией, затем вернулись, как возвращаются ястребы, отыскивая пищу. Покружившись над узловой, они скрылись на западе.

— Эх, после драки кулаками машут! — насмешливо произнес Сиволобов, и опять с дрожью в голосе: — Так куда же мы с вами, Николай Степанович? Может, покинем дворец сей и утекем пока в лес, а там ночью к товарищам своим? Однако от генерала приказа нет.

— Вот и подумайте, Петр Макарович: мы с вами воины и без приказа пост не имеем права покинуть. Подождем. Думаю, вот-вот и заявится Яков Иванович или Пикулев. А пока давай чай пить… да и покушать бы чего-нибудь.

— Такое дело найдется, — Сиволобов повернулся к плите;, там кипел «парубок»: дребезжал, подпрыгивал, брызгал паром. — Да что ты рассердился как? — обратился к нему, отодвигая его в сторонку, Сиволобов. — На что рассердился? Делом мы были заняты. Не до тебя, стало быть, — и, выложив на стол колбасу, кусок хлеба, налил чаю и сел за стол.

Они поели, попили чаю и тревожно задремали. Сиволобов даже уснул, склонив голову на облокоченную руку, вздернув дулькой носик…

И только к вечеру к ним условно постучался Яня Резанов. А войдя, сев на скамеечку, сказал:

— Насилу пробрался. Вот псы: кругом рука к руке поставили цепь солдат! Окружили, стало быть, станцию. Пробейся-ка! Впрочем, здравствуйте.

Они вначале недоуменно посмотрели на него, затем оба встряхнулись, и на его «Впрочем, здравствуйте» Сиволобов ответил:

— Отчего «впрочем»? По-настоящему здравствуй, сокол. Видал дела рук наших?

— Наворочали… ух ты! Все вот так, — и Яня закрутил кулаками, словно что-то перемешивая.

А Сиволобов с восхищением произнес, кивая на Николая Кораблева:

— А все он! Перестал быть дитей в военном деле. Гляди, чего удумал: собрал все паровозы, вагоны в кучку и в прах превратил!

— Вместе собирали, Петр Макарович. Я ведь уже говорил об этом, и вы согласились со мной, — чувствуя, как похвала, будто змея, забирается в него, хмуро произнес Николай Кораблев, протягивая руку Яне, здороваясь с ним. — Ну, какой приказ принесли от генерала?

Яня долго пыхтел, возился на скамеечке, потом разжег затухшие дрова, налил в чайник воды, поставил на плиту и только после этого проговорил:

— Тяжелый приказ, Николай Степанович. Велено нам всем троим во что бы то ни стало втереться в доверие к этим пакостникам. Я все делал, а этого еще не было, и сказал генералу: «Тяжело». Он ответил: «Легко только в жмурки играть. А тут надо гиену приручить. Приручают ведь тигров, львов и всяких зверей». Говорю на это: «Они хуже гиен». Отвечает генерал: «Вы ведь советские люди, ну и приручите тех, кто хуже гиен…» А потом подумал, еще сказал: «Николаю Степановичу и Петру Макаровичу за работу мой земной поклон», — Яня оторвался от плиты и по очереди отвесил низкий поклон сначала Николаю Кораблеву, потом Сиволобову.

Сиволобов растрогался до слез, схватил его за плечи, выпрямил, простонал:

— Яша, Яшенька! Да что ты? Уж больно низко!

— Приказ передаю, — ответил Яня, затем, глядя в большие карие глаза Николая Кораблева, сказал: — И еще велел генерал передать, что Татьяна Яковлевна жива, здорова, а обратно ехать не может: слышь, пока душу от ярости не освобожу, не приеду.

Николай Кораблев невольно вспомнил последнюю встречу с Громадиным. Тот, смущаясь и опуская глаза в землю, спросил:

— Николай Степанович, посоветуйте, как быть? Как скажете, так и будет. Два раза приглашал Татьяну Яковлевну. Не едет. Может быть, сообщить ей, что вы здесь? Боюсь, понесется сломя голову и попадет в лапы гестапо.

— Нет! Нет! Этого делать не следует! — с испугом ответил Николай Кораблев. — А если можно, то сообщите ей, что я «жив… здоров и… — он чуточку подумал и потом как-то хорошо и просто улыбнулся, — и люблю тебя».

— Люблю тебя? Вот на такие слова у нас шифра нет. Ну, подыщем. Передам.

«Значит, она знает, что я жив, здоров!» — обрадованно подумал он сейчас, не отрывая взгляда от Яниного лица, а тот добавил:

— И еще чего-то сказал генерал. Чего, понять не могу. Слышь, слово, на которое не было шифра, тоже передано Татьяне Яковлевне.

— А-а-а! — догадался Николай Кораблев и весь вспыхнул. — Я знаю его, то слово, Яков Иванович, — затем встал, посмотрел в окошечко, спросил: — Снаряды перестали рваться?

— Утихли, — ответил Яня. — Но все горит, пылает.

— Это я вижу, — сказал Николай Кораблев, всматриваясь в узловую станцию, окутанную черным дымом и сумерками. — Здесь, конечно, сидеть нельзя: как только стихнет пожар, немцы начнут сжимать кольцо и безусловно нарвутся на этот «дворец». Значит, нам следует…

— Обжечься, — перебил его Яня. — Вид такой принять, будто мы спасали, нас завалило, и вот мы перед глазами начальства — обожженные и прибитые… Герои!

— Но Петр Макарович может так представиться: он стрелочник. А вы, Яков Иванович?

— А я тоже стрелочник, Петр Васильевич Татаринов. Тот остался у нас, а личность свою мне передал.

— Ишь ты, какой ловкий! — даже с профессиональной обидой, точно он сам всю жизнь проработал стрелочником, упрекнул Сиволобов. — Ты что думаешь, быть стрелочником — тренди да бренди! Не-ет! Ты тут поучись! Стрелочное дело — это, брат ты мой, искусство: не зря ведь на стрелочника все валят.