Федор Панфёров - В стране поверженных [1-я редакция]

— Мюллер. Система Мюллера! А кто он? По национальности швед, а по крови немец! И весь мир по системе Мюллера делает гимнастику. Ну, варианты, не спорю. А основа? Мюллер. Но Мюллер тоже умер.

Следом за ним поднялась и его жена, взлохмаченная. Прибрав волосы, она вышла на полянку и тоже занялась гимнастикой, выкидывая «коленца» уже по-своему — по-женски, приговаривая и плача:

— А я хочу домой! Может быть, нашей виллы уже нет! Мы нищие!

Бауэр, лежа на спине, задрал кверху ноги, но на какой-то миг застыл и, стуча себя пальцем в лоб, кинул;

— Я богат: у меня вот где миллионы. Если они не построят мне новую виллу, я уеду в Америку. Меня там примут, да еще как!

Татьяна лежала в сторонке, подостлав под себя плед. Отбросив с головы одеяло, она внимательно прислушалась к перепалке Бауэров.

— Но если снимут твою голову, тогда где твое богатство? — скорчившись в три погибели, спросила Маргарита. — Что я буду делать? Нищая!

Бауэр вскинул руки вверх, будто подбрасывая тяжесть, и, ошарашенный вопросом жены, несколько секунд стоял так, затем довольно свирепо проговорил:

— А мне зачем богатство, когда с меня снимут голову? Ведь и придумала же! Петер! — крикнул он шоферу. — Давай выпить и покушать, пока я жив. Что придумала! Эльза мне такое никогда не скажет.

— Ты у нее редко ночуешь и совсем редко кушаешь. Вот если ты у нее будешь почаще ночевать и так храпеть, как хряк, и так жрать, как ты жрешь, она тебе еще не такое скажет, — и Маргарита перевернулась, превратившись в своеобразный хомут.

«Милая семейная сценка! Представляю, что у них дома! — улыбаясь, подумала Татьяна. — А этот тоже не прочь в Америку: патриот, ничего не скажешь!» — Она отбросила одеяло и, весело позевывая, воскликнула:

— Уже утро! А какое солнце! Как я благодарна вам, профессор, что вы привезли меня сюда. Ой! Простите! Вы в трусах!

— Ничего. Предрассудки. Наши предки не имели мануфактуры, однако жили и даже на земле оставили нас с вами.

«Тебя-то, конечно, дикари оставили на земле!» — хотелось крикнуть Татьяне, но она сдержалась и проговорила:

— Но у них не было такого ума, как у вас! Вы краса и гордость государства! Я наивная, но я и то становлюсь умнее, когда нахожусь рядом с вами.

— Так со всяким, — ответил Бауэр и перегнулся, касаясь земли руками, а одновременно и животом.

Вскоре они сели завтракать. На полянке был тот же раскладной столик, те же стульчики, и на столе колбасы, поджаренные куриные ножки и новая бутылка со шнапсом. Наливая себе рюмку, Бауэр, видимо еще не остывший от разговора с женой, торжественно произнес:

— Еще великий Гете сказал: имущество потерял — не так велика беда, хуже, когда теряешь разум, а еще хуже, когда ты его совсем не имел, — это уже добавляю я, дополняя великого Гете. И будьте здоровы! — и он кувыркнул рюмку себе в рот.

Потом они сели в машину, каждый на свое место, и мрачный Петер включил мотор. Сначала машина шла тихо, словно над чем-то задумавшись, потом замелькали сосны, березы, указки «Лейпциг», «Дрезден», «Бранденбург», засвистал ветер. И вот машина уже выскочила на Большое Берлинское кольцо. Повороты тут проложены наклонно, как на стадионах, и автомобиль, не уменьшая хода, только накренясь, пронесся через первый поворот, потом через второй.

Отто Бауэр, посмотрев на часы, сказал:

— Без восьми девять. Профессору положено появляться на работу, какая бы она ни была, в двенадцать. Пусть они не думают, что я из-за них не сплю ночи… В нашем распоряжении есть час, и я вам, милейшая, покажу Берлин — мировой город. Хотите?

— Как не хотеть! — ответила Татьяна.

— Прошу. Прошу. Прошу. Его, впрочем, кое-где поковыряли.

Они въехали в пригородную часть.

Дымились отцветающие яблони, черешни, груши. Цвели каштаны, вздернув белые, похожие на свечи куколки. Из зелени поднимались разнообразнейшие виллы. И было столько тени, столько птиц, что Татьяна невольно залюбовалась… Но вскоре все это оборвалось. Потянулись широченные, заасфальтированные, взятые в камень и бетон, улицы, а по бокам улиц — мрачные, иногда почерневшие дома, заводские трубы. А вот это и есть Колонна победы: она стоит посередине круглой площади, в основании широкая, а дальше прямая, как самоварная труба, потому и напоминает вазу для цветов. На самом же верху, раскинув крылья, отбросив в сторону ногу, держа в руке венок, стоит позолоченный ангел.

— Вот таких колонн мы, знаете, сколько теперь наставим? — хвалясь, очевидно забыв про вчерашний разговор — «Одесса фьють», проговорил Отто Бауэр, обращаясь к Татьяне. — Эта поставлена в честь победы над французами. Но мы наставим их десятки. А это вот, — он приказал ехать медленней, и, показывая на втиснутый в парк черный, видимо чугунный памятник — сидящую гигантскую фигуру, произнес: — Это наш великий канцлер Бисмарк. А это Мольтке — военный гениальный теоретик. А это вот Аллея побед. Смотрите, сколько у нас героев!.. Тут все созидатели германского государства. А теперь вы, наверное, хотите посмотреть рейхстаг. О-о-о! Мировое здание! Масштаб! Красота! Архитектура! Хотя я в ней ничего не понимаю. И, кажется мне, она не нужна: жить можно в любом доме, было бы удобно.

Они выехали на Вильгельмштрассе.

Несмотря на утреннюю рань, улица была уже выметена, вычищена щетками, как чистят сапоги; газоны, тянувшиеся вдоль тротуаров, политы, и от цветов тянул горьковатый запах. Старенькие и стареющие немки вышли на прогулку с собачками, кошками.

Чистота такая, порядок такой, газоны такие, кошечки и собачки — все это начало раздражать Татьяну, и еще больше в ней заклокотало озлобление, когда она в скверике увидела нянюшек, мамушек с грудными ребятами. Они сидели на лавочках, одна около другой, в утренних чепцах, держа на коленях грудных детей.

«Мерзавцы! Мерзавцы! — кричало все в Татьяне. — Погубили миллионы детей других народов, а сами жиреют, рожают, плодят, как кошки!»

— Наше молодое поколение. Наши солдаты — все равно, мальчик или девочка, все растут солдаты, — сказал Отто Бауэр, хвастаясь, как будто все эти дети принадлежат ему. — Но вы еще не видели знаменитый Берлинский театр! Вы не видели рейхстага? Наш знаменитый рейхстаг! Я повезу вас туда.

Улицы пошли уже. Дома тут как-то налезали друг на друга и тянулись сплошняком. Даже не было видно ворот. Нижние этажи отведены под магазины, кафе, рестораны. А самые здания — в большинстве черные, как бы закоптелые.

— Рейхстаг! Рейхстаг! — зашептал Отто Бауэр, показывая на здание в несколько этажей, с куполом наверху. — Он здесь… бывает, фюрер. Он отсюда послал наш народ на великую победу… и полмира мы победили.

Татьяна, чтобы сдержать то, что клокотало у нее в груди, вдруг звонко расхохоталась:

— Профессор! А «фьють»?