Федор Панфёров - В стране поверженных [1-я редакция]

«Чем он хочет еще покичиться, этот идеолог звериной теории? А Петер — вон он! Превратили в ползунка и все равно повесят. Полтора миллиона в лагерях. Немцев. Протестующие, пробуждающиеся?» — думала Татьяна.

Не доезжая до указки «Фюрстенберг», Отто Бауэр бросил шоферу, показывая влево, на лесную, выстланную кирпичом дорогу:

— Сюда.

Вскоре справа, в сосновом лесу, завиднелись насыпи метра в два шириной и метров в двести длиной. На одних все уже посерело, появилась травка, другие еще желтели песком.

Отто Бауэр рассмеялся и, показывая на насыпи, обращая внимание Татьяны, сказал:

— Вот! Сколько зря пропадает товару!

— Что такое? — уже догадавшись, что это могилы, спросила Татьяна.

— Зарывают. Русских. Пленных. Тысяч пятьдесят. О-о-о! Сколько перчаток! Сколько ридикюлей! Сколько скелетов! Всю Европу можно снабдить. Да. Жаль. А все предрассудки!

Татьяна зажмурилась до боли в глазах.

— Тут, — кинул Отто Бауэр.

Машина остановилась у ворот, переплетенных вдоль к поперек колючей проволокой.

Выбравшись из кабины, Бауэр шагнул к будке, что-то сказал часовому, тот позвонил — и ворота открылись.

Машина въехала за колючую проволоку.

— Лагерь, — сказал Отто Бауэр.

Машина остановилась у домика. Оттуда по ступенькам сбежал высокий, черный, как смоль, человек с огромными серыми глазами и, протянув руку, снисходительно сказал:

— Очень рад вас видеть, профессор. Опять в наши края?

— Не минуешь вас, доктор Вормас, — ответил тот и, знакомя его с Татьяной, добавил: — Моя племянница. Очень любопытный человек.

Доктор, познакомившись с Татьяной, побежал в домик, а Маргарита прошипела:

— Опять племянница? У тебя же одна есть, Отто.

— Пусть будут две. Тебе жалко?

— Ну, пусть будет десять! Мне совсем не жалко! — Маргарита запищала на ухо Татьяне: — Здесь тоже кое-что есть. Русское льняное полотно. Если бы дали! Попросите, вам дадут: вы племянница знаменитого профессора.

— А вы уже не боитесь меня? — так же шопотом спросила Татьяна.

— Я вас уже не боюсь: вы добрая.

Они вошли в домик. Здесь за столом, обедая, сидели начальник лагеря Фихте (так он отрекомендовался Татьяне), человек довольно грузный, и начальник контрразведки, сухой, невнятно пробормотавший свою фамилию, однако за столом севший рядом с Татьяной, поблескивая на нее глазами.

Доктор вызвал горничную, миловидную девушку, приказал ей подать еще три прибора. Все это было быстро доставлено, как быстро было доставлено и дополнительное вино.

Отто Бауэр, посмотрев на вино, сказал:

— Нет. Мне это вредно. Шнапс — да.

— Спирт есть, профессор, — ответил доктор. — Очень хороший.

— Спирт — да. Спирт — родной брат шнапсу.

А когда они выпили по первому, потом по второму бокалу, начальник контрразведки довольно бесцеремонно положил руку Татьяне на колено. Сдерживая бешенство, мило улыбаясь, Татьяна сняла руку и шепнула:

— Простите, но у меня фурункулы. У вас они когда-нибудь были?

Начальник контрразведки отрицательно покачал головой и усердно принялся за вино.

— Говорят, переносятся. Спросите вон доктора, — начала она убеждать соседа.

— Ну, что вы? Разве об этом можно доктора? Что вы?

А Татьяна прислушалась. Бауэр сердито ворчал:

— У вас товар напрасно пропадает. Что бы мне отдать! Нет, подыхают. А я говорю, отдайте мне. Мне нужны жирные. Понимаете? На мыло. Я не могу из тощих мыло варить. Не могу! Дадите мне жирных? Только не нужны такие — с дизентерией.

— Отто! — жеманно проскрипела Маргарита.

— Предрассудки! — кинул Бауэр и так свирепо посмотрел на нее, что она даже пригнулась, как бы готовясь нырнуть под стол.

— Я все это сделаю, сделаю, профессор, — чтобы замять разговор, вежливо улыбаясь, чуть кося глаза на Отто Бауэра, проговорил доктор. — Только пришлите питание: надо подкормить, а у меня на это нет фондов.

Ночевали они на том же месте.

Отто Бауэр снова стал болтливым, хвастливым, еще усиленней принялся ухаживать за Татьяной, уже называя ее не милейшей, а племянницей. Маргарита на это не обращала внимания: она была довольна тем, что в концлагере «захватила» метров пятнадцать льняного русского полотна, которое подарили Татьяне, а та передала его «навечно» Маргарите. На этот раз хозяйка не сразу приняла подарок. Она долго смотрела то на полотно, то на гостью, затем сказала:

— Вы только знайте, я дарить не люблю.

— А разве я у вас прошу?

— Нет! Но не люблю дарить. Подарки люблю.

— Вот и хорошо! — согласилась Татьяна. — Я, когда обзаведусь постоянной квартирой, когда мой муж будет дома, тоже буду любить только подарки. Это очень практично.

За ужином, сидя у костра, Петер сказал:

— Вы, профессор, правда, хотите меня сдать в гестапо?

Тот глянул на своего шофера и, ткнув в его сторону жареной ножкой курицы, удивленно произнес:

— Посмотрите на это чудо. А вы что же, думаете, я вас в рамку вставлю и буду поклоняться, как Канту? Экий Кант нашелся!

— Но ведь меня повесят.

— Зачем же? Может, расстреляют, — все с тем же откровенным цинизмом произнес профессор. — А хотите, я попрошу, чтобы вас передали мне.

— На перчатки?

— Хотя бы. Ну, я сегодня устал. Спать, Маргарита! — и, тягуче посмотрев на Татьяну, не стесняясь жены, добавил: — Я бы, конечно, с гораздо большим интересом прилег около племянницы.

— Мы еще с вами приляжем, — перейдя на такой же цинизм, ответила она. — Но у меня фурункулы.

— Эх! Штука нехорошая, — пожалел Отто Бауэр, прилаживаясь около Маргариты.

— Все равно от меня никуда не уйдешь, — засыпая, пробурчала Маргарита.

Вскоре они уснули.

Петер собрал все, унес в машину и остался там.

Татьяна некоторое время сидела на пенечке, затем поднялась и тоже перешла в машину. Сев в кузов, она забилась в уголок, долгое время молчала, затем спросила:

— Товарищ Петер! Не спите?

Тот дрогнул, повернулся, внимательно рассматривая ее в темноте, шепча:

— Давно не слышал это слово. Какое оно хорошее!

— Так вы что же, без сопротивления хотите подставить шею?

— Круг. Огненный. Сатанинский. Если бы я был верующий, мне было бы легче.

— Почему?

— Я бы знал, что на том свете встречусь с женой и сыном. Они их уничтожили.

— Да-а. Так и я когда-то думала. А потом я сошла на землю. Теперь вы можете меня выдать и спасти свое тело.

Петер долго молчал, потом тихо произнес:

— Если бы я на это был способен!

— Ну, а разве вы в свое прежнее не верите?

— У меня вот тут пепел. — Петер постучал себя в грудь.

— Пепел надо выбросить, чтобы жить, да не только вам одному. Вы, видимо, слабый коммунист, когда говорите так.

— Нет! Иначе моя семья не погибла бы. Но нас разгромили.

— Народ разгромить нельзя! — Татьяна приподнялась и, склонившись над ухом Петера, произнесла: — Я предлагаю вам коммунистический, союз.