Федор Панфёров - В стране поверженных [1-я редакция]

Татьяна почти на ходу выпрыгнула из кабины, затем торопливо пошла к парадному, даже забыв о Васе.

Но он шагал по тротуару ей навстречу, и не один, а с офицером в форме гестапо. Она растерялась, опустила голову, точно стыдясь чего-то, и чуть не побежала, намеренно роняя перчатку.

Вася поднял перчатку и, догнав, сказал:

— Простите. Вы обронили.

Она поблагодарила, при этом невольно радостно улыбнулась и снова начала подниматься по ступенькам в музей.

Вася с минуту смотрел ей вслед, затем произнес, обращаясь к своему спутнику:

— Какая прелесть! Я к вам завтра утром зайду, — и кинулся за Татьяной. Когда нагнал, просительно произнес: — Простите… и не считайте меня нахалом… но… но ведь каждому хочется посмотреть на весну.

— Что ж, смотрите! — довольно громко ответила Татьяна и тише добавила: — Вася! Взглянем только на картину Рафаэля. Прошлый раз я так и не смогла.

— Но ее здесь нет, как нет и других: все замуровано в скалах на Эльбе.

— А чего же посетители толкутся?

— Одни назначают любовные свидания, другие — торгашеские. Гитлер закрыл биржу, так они музей превратили в вертеп.

— Ну, все-таки глянем. Хотя бы стены.

Они прошли несколько зал, заполненных посетителями. Тут все шептались: любовники, торгаши, перекупщики-спекулянты, а на стенах висело почти все то же, что и на выставке в Варшаве: нагие женщины на пляжах, в постелях, а вон даже в скверике, среди пешеходов… Вот еще картина: из овражка тянется какой-то цветущий кустик. Камни. Дальше, за овражком, в тумане — гора, долина и река.

— Что это такое? — спросил Вася.

— Это… — Татьяна всмотрелась, сразу не поняла смысла картины. — Это цветет куриная слепота. Боже мой! Как мне за них стыдно! Мир содрогается, гибнут миллионы! А они? Вот, нарисовал какую-то каракатицу… и в музей. Да в какой музей! Пойдемте. Пойдемте отсюда прочь: становится невыносимо тоскливо — вместо Мадонны Рафаэля каракатица!

Они заторопились к выходу, пробиваясь сквозь толпу. Вася спросил:

— Кто вас подвез?

— Петер, бывший шофер бывшего Бауэра, — как бы передавая что-то любовное, вся сияя, притягивая за мочку уха Васю к себе, прошептала Татьяна.

В машине никого не было. Петер, как только увидел, что за Татьяной пошел офицер из гестапо, решил, что этот офицер и поджидал их.

«Она женщина. Ей легче: скажет что угодно и вывернется. А я? Из одной петли в другую! Мне жаль с ней расставаться, но…» — и он покинул машину. Потом, сделав несколько кругов по городу, он снова остановился на противоположной стороне улицы, за сквериком. Отсюда вскоре увидел, как офицер и Татьяна подошли к машине, как Татьяна несколько минут смотрела по сторонам, видимо отыскивала шофера, затем офицер сел за руль, пригласил Татьяну и сам повел машину.

«Ну, все! Бедная женщина! А я опять буду колесить один или… найду своих друзей», — и Петер смешался с толпой.

Полицаи, стоя на перекрестках, тянулись перед Васей, отдавая ему честь, а вон кто-то промчался на открытой машине и, повернувшись, помахал рукой.

— Да у вас тут столько знакомых! — воскликнула Татьяна.

— А как же! Я ведь адъютант полковника Блюхера, начальника гестапо: хочешь не хочешь, а тянись передо мной.

— Интересный… Блюхер ваш?

— Ужасный! — еле слышно прошептал Вася. — Но… обо всем дома, Татьяна Яковлевна. Ведь мы с вами еще не знаем, а не записывает ли машина наш разговор.

— Разве и такое есть?

— Всякое бывает, — так же тихо произнес он.

Новый Дрезден не отличался дворцами, особняками, старинными зданиями, музеями и университетами. Это скорее было пригородное дачное местечко: домики и виллы утопали в зелени, по тротуарам прыгали разнообразные птицы, и главным образом серые дрозды. К одной из таких маленьких вилл Вася и подвел машину. Не вылезая из нее, только открыв дверцу, прокричал:

— Папаша! Дорогой мой папаша! Вам не трудно будет впустить меня с моей женой? — Последнее слово он так и не научился говорить просто: все краснел.

Из виллы выбежал старичок, довольно плотный, за ним старушка — седенькая, в утреннем чепце, с засученными рукавами. Она, видимо, возилась у плиты на кухне.

— Базиль, Базиль! О милый сын! Ты везешь наше счастье! — воскликнул старичок, открывая ворота, низко кланяясь, помахивая рукой, как бы благословляя въезд. — Счастье и радость вам, дети мои! И я верю, это счастье и радость принесете вы и нам, которым не так-то много осталось жить!

А когда машина вкатила во дворик, усаженный черешнями, яблонями и липами, Татьяна выбралась из кабины и неожиданно очутилась в объятиях старичка. Он расцеловал ее, как невестку, даже прослезился и, высморкавшись в клетчатый серый платок (у Татьяны мелькнуло: «Видимо, нюхает табак»), подмигнул Васе и сказал:

— А ты, Базиль… губа у тебя не дура!

Татьяна засмеялась, громко, заразительно, впервые за эти дни искренне, и опять неожиданно очутилась в объятиях уже старушки. Эта гладила ее щеки, целовала то в плечо, то в губы, причитала, причитала, обливаясь слезами:

— Радость! Наша радость! Счастье Базиля — наше счастье!

Татьяна недоуменно посмотрела на Васю, тот, чтобы она поняла все, произнес:

— Мама, матушка! Вы должны нас благословить. Не здесь же будете благословлять! А потом, Татьяна Яковлевна с дороги: кушать хочет, отдохнуть хочет.

Татьяна все поняла и пошла в виллу. Вася кинулся к машине, вырвал из рук старичка чемоданы.

— Вам, папаша, тяжести носить нельзя. А жить мы будем наверху. Нет. Вы не перечьте. Нам там будет удобнее.

А когда Татьяна поднялась наверх, Вася торопливо спросил:

— Что случилось?

— Мы уничтожили Отто Бауэра и его жену, — начала было Татьяна, чувствуя какую-то особую приятность оттого, что сидит в маленькой, залитой солнцем комнатке.

— Подробности потом. А сейчас — кто вас видел?

— Два гестаповца.

— Приметили ли они вас?

— Возможно, по первой встрече, а потом вряд ли: я нагнулась в машине при второй встрече с ними.

— Так, — сказал Вася, о чем-то подумав. — Вы устраивайтесь здесь. Скоро будет завтрак. Если нужна ванна, попросите у этой милой старушки. А я сейчас отгоню машину к музею.

— Это зачем?

— А к чему нам такая? Она ведь на учете… Пусть гестаповцы крутятся около нее, — и Вася, быстро сбежав вниз, крикнул: — Мама! Мамаша! Я скоро буду! Готовьте завтрак!

Завтрак прошел тихо и скромно. Говорили много, особенно старики. Под конец старичок с волнением произнес:

— Сталин. Наши взоры и наши думы к нему.

После завтрака Вася и Татьяна поднялась наверх.

Она прилегла на кушетке и рассказала все: и то, как они ехали на Берлин, как ночевали у водопоя, как познакомилась с шофером, как потом проехали через Бранденбург и попали в подземный городок. После ее рассказа Вася достал из стола карты, покопался в них к расстелил одну, на которой были обозначены Бранденбург и его окрестности.