Федор Панфёров - В стране поверженных [1-я редакция]

Николай Кораблев вполне понимал, что если свалят Шрейдеров, то рухнут и все его планы. Сам-то он вместе с Яней и Сиволобовым постараются сбежать к партизанам, но тогда не будет выполнено то задание, которое совсем недавно поручил им генерал Громадин. Так Николай Кораблев попал в довольно смешное положение: ему во что бы то ни стало надо было защищать «своего шефа».

Вот и сейчас он вместе с молодым Шрейдером рассматривает карту, испещренную разноцветными карандашами. Стрелы на карте говорят о наступлении Красной Армии на запад.

«Идет всесокрушающая сила», — думает Николай Кораблев, и ему кажется, так же думает и герр Шрейдер, но тот, отыскав местечко в горах Саксонской Швейцарии, ткнул пальцем:

— Здесь.

— Что?

— Мой замок. Они его бомбить не станут.

— А может быть, в вашем замке кто-нибудь стоит? — намеренно уколол его Николай Кораблев.

— Кто?

— Ну, хотя бы те, которые создают «фау-1», «фау-2», чтобы бросать на Черчилля.

Шрейдер тупо посмотрел на карту, затем с остервенением произнес:

— Зачем мне «фау» и один и два… и сто? Зачем, спрашиваю я вас?

— Вот этого я не знаю.

Герр Шрейдер сложил лапки на пояснице, стремясь выпятить живот, подражая своему дядюшке, и забегал по кабинету, выкрикивая:

— Французы — молодцы! Им только можно позавидовать!

— В чем?

— А что? Сначала сдались на милость Гитлера, теперь — на милость американцев… и живут! Для них лучше смерть, чем война. А, чорт! И я бы мог так жить! В Париже! Ездил бы в Булонский лес… верхом! О-о-о! — мечтательно заговорил он. — Я умею верхом. Все парижанки смотрят на меня, и все шепчут: «Это молодой фон Шрейдер. Смотрите, какой статный, как голубок! О-о-о!» А тут? А-а, чорт! Вы видели этого генерала Фогеля? У-у-у! Настоящий пруссак! Им бы только бить, резать! Кровь! Любят кровь! А-а-а, чорт!

Да, вот это и была основная угроза — генерал Фогель. Он три дня тому назад прибыл с группой офицеров для того, чтобы выяснить истинную причину катастрофы на станции Бобер.

Генерал Фогель происходил из старинного рода Фогелей, живущих в Восточной Пруссии, обучающих своих детей с пеленок военному «искусству». Все они, так называемая старинная военная клика Пруссии, вначале придерживались Гитлера, вернее — выдвинули его, но после сокрушительных ударов под Москвой, Сталинградом, Орлом и в Крыму хлынули к известному в то время фельдмаршалу Браухичу, который заранее утверждал, что надо остановиться на Днепре, закрепиться и дальше не двигаться. После крымского поражения прусская военная клика почти целиком стала на сторону Браухича, которого Гитлер уже сумел отстранить от командования, но этим вовсе не заглушил раскола: сторонники Гитлера, вновь испеченные полковники, генералы, фельдмаршалы, обвиняли во всех бедах Браухича, а союзники Браухича, старые, матерые волки, обвиняли во всех бедах Гитлера.

— А-а, чорт! — снова выругался Шрейдер. — Он, Фогель, за Браухича. Знаю. Об этом надо донести… Фу, грязное слово… Нет, сообщить фюреру. А-а? Советчик? Я так должен поступить во имя империи. Даже умереть, но поступить так: для нас принципы фюрера — все, — и, глянув в окно, воскликнул: — А, чорт! Идет! Два дня копался у Бломберга. Теперь ко мне. Ну, я его шугну! А, чорт! Больше смелости!

Николай Кораблев сказал:

— Мне, пожалуй, надо удалиться.

— Э, нет! Вы же мой советчик.

— Я ваш советчик, господин шеф, но не советчик генерала. Будет хуже, если он попросит меня отсюда: это снизит ваш авторитет.

— Тогда вот что: идите в ту комнату. Сядьте там за ширму. Приказываю, — добавил Шрейдер, видя, как Николай Кораблев изогнул губы. — Я оставлю дверь открытой. Смотрите. Слушайте. А потом мы будем с вами держать военный совет. О-о-о! Вы увидите, как я его шугну, прихлебателя Браухича, кровососа: всю кровь из народа высосал, и он против национал-социализма!.. Национал-парцолай-горцолай, — растерянно заболтал он что-то непонятное.

Звон шпор, стук каблуков заполнили кабинет.

Генерал Фогель, весь подтянутый, отшлифованный, точно выточенный из слоновой кости; лицо у него чистое, без единой морщинки, нос безусловно «арийский» — с горбинкой, на губах, видимо, как-то раз появилась, так навсегда и застыла тонкая, презрительная улыбка; движения у него — с молниеносными паузами; сядет — на миг застынет, встанет — на миг застынет, шагнет — на миг застынет. Вот он вошел в кабинет — и на миг застыл. В левой руке у него перчатка. Он махнул ею — и рука застыла. Сел — и на миг застыл. А Шрейдер петушится: делает вид, что рад пришедшим, передвигает стулья, что-то лопочет. Генерал кивнул на кресло.

— Садитесь, господин Шрейдер. Вы ведь, кажется, еще и фон?

— Так точно, господин генерал, — еле слышно ответил Шрейдер и в упор посмотрел на Бломберга, стараясь по его лицу разгадать, что все эти военные сулят ему, всеобщему шефу.

— Та-ак, — заговорил генерал, уже не скрывая презрения. — Значит, племянник фельдмаршала? — и засмеялся звонким, заливающимся голоском. — Фельдмаршала! — подчеркнул он и посмотрел на своих подчиненных, которые тоже, еще не понимая, в чем дело, засмеялись, одни басками, другие дискантами, третьи хрипло. — Та-ак, — еще раз протянул Фогель, и смех вкабинете оборвался будто по команде «молчать», а генерал чуть спустя раздельно, строго проговорил: — О вашей деятельности, шеф фон Шрейдер, дошло до высшего командования, в частности — до фюрера, — с оттенком отчужденности, так, как если бы сказал «в частности — до дворника», произнес он последнее слово. — Адъютант! — неожиданно обратился он к офицеру и махнул перчаткой на шкаф из карельской березы.

Адъютант стремительно кинулся к шкафу, открыл, и перед взорами всех заблестели бутылки с бургонским.

— Ваша деятельность, шеф фон Шрейдер? — спросил генерал.

Шрейдер, найдя в толпе Фрица Бломберга, облил его гневом, думая:

«Ябедник! Сам пил и наябедничал! Ах, эти низы!»

— Ваша деятельность? — повторил Фогель.

Всем показалось, особенно Николаю Кораблеву, сидевшему за ширмой, что Шрейдер окончательно влип. Но тот какие-то секунды молчал и вдруг улыбнулся, вихляющей походкой подошел к шкафу, ногтями потренькал по бутылке и как ни в чем не бывало сказал:

— Гости. Господин генерал, у меня всегда бывают гости, и такие высокопоставленные, как ваша милость. Хотите? Настоящее бургонское, старинное.

В глазах генерала блеснули искорки ненависти, но он сдержался и, как бы не слыша объяснения Шрейдера, сквозь зубы процедил:

— Вино надо пить умеючи. Умеючи — это значит: когда у тебя все крепко. Здесь, — он махнул перчаткой на голову Шрейдера, — и кругом, — он сделал перчаткой круг. — А вы, фон Шрейдер, пили, когда у вас всюду некрепко… Вам бы надо в куклы играть, — и генерал посмотрел на своих подчиненных теми глазами, которые всегда не только просят, но и требуют похвалы.