Федор Панфёров - В стране поверженных [1-я редакция]

— Тогда будет спокойней, — утешал он себя и раскрывал рот с широкой нижней челюстью.

Узнав о том, что Бенда владеет имением под Лейпцигом, Раушенбах налетел на него, как коршун на воробья.

— Вы преступник, — сказал он, посадив его на стул посередине кабинета.

— То есть, не понимаю?

— Вы отвинтили ручки, шпингалеты, крючки в здании комендатуры, которое принадлежит империи.

— Вы шутите, господин Раушенбах, — Бенда улыбнулся, хотя внутри у него все дрогнуло.

— Под такие шуточки я уже несколько преступников повесил.

— За дверные ручки и шпингалеты?

— Только ли? Вы из стада, принадлежащего армии, увели к себе в имение, если не ошибаюсь под Лейпциг, четыре лучшие коровы, двух коней.

— Да, — Бенда встал, прошелся, даже взъерошился. — Да. Но это пустяки в сравнении с тем…

— Вы хотите сказать, в сравнении с тем, что делают другие? — перебил его Раушенбах и опустил нижнюю челюсть.

Коменданту города господину Бенда в это время показалось, что челюсть зацокала, как цокают подковами кони на мостовой.

— Я это именно и хотел сказать, — пролепетал Бенда.

— А кто больше, вас ворует? — сразу вцепился Раушенбах. — Почему молчание? Значит, вы не только воруете имперское имущество, но еще и прикрываете преступников? Кто?

Бенда побледнел, понимая, что, выбираясь из одной ямы, неожиданно попал в другую, более глубокую, и тяжело задышал.

— Молчите? Хорошо. Но тогда я вынужден вас передать на допрос моим подчиненным. Вы, наверное, знаете, как они допрашивают. К тому же вы француз.

— Нет. Я почти немец, — с перепугу, как гусь, прошипел Бенда.

— Почти? Вы играете на биллиарде? Ну, значит, видели, когда шар почти упал в лузу. Но «почти» не в счет, — и Раушенбах нажал кнопку.

Бенда вскочил и торопливо обеими ладонями, точно что-то отталкивая от себя, замахал на дверь, приговаривая:

— Я сам! Я все скажу! Вы только не выдавайте меня: мне будет стыдно, — затем повертелся на каблуках, посмотрел во все стороны и, убедившись, что, кроме них, тут никого нет, начал еле слышно: — Герр Шрейдер забрал из минского музея старинную мебель карельской березы. Понимаете? Ковры. Понимаете? Это ведь собственность империи.

— Чепуха! Береза, ковры — чепуха, — все записывая, прервал его Раушенбах. — Нет ли чего посущественней?

— Фриц Бломберг, ваш предшественник, изнасиловал русскую девушку. Вот здесь, в кабинете… Да, да, здесь! — убежденно проговорил Бенда, видя, как губы Раушенбаха расплылись в улыбке. — Да. Да. Даю вам честное слово!

А тот вдруг захохотал, выкрикивая:

— Ох! А что же с ними делать, с русскими девушками? Их надо насиловать и убивать. Двадцать миллионов. Так сказал фюрер, — и, оборвав хохот, он в упор посмотрел на Бенда. — Вы, как француз, решили замарать немцев. Не отрицайте. За такую клевету вас надо уничтожить или выселить из Германии, — он встал, походил, искоса посматривая на растерянного Бенда, затем круто повернулся, сказал: — А впрочем, можно так — баш на баш, как говорят на Востоке: у меня есть имение под Краковом, у вас — под Лейпцигом. Мне не нравится под Краковом, вам, знаю, не нравится под Лейпцигом.

— Не-ет. Зачем же? То — мое родовое.

— Родовое? Какое там родовое: французы даже своего государства не имеют.

— Но… но это ведь в прошлом… почти в прошлом, — запинаясь, проговорил Бенда, намекая на то, что американские войска уже вошли во Францию.

— Ага! — грохнул Раушенбах, точно ударяя кулаком по голове Бенда. — Вы еще не верите и в вооруженные силы Великой Германии! Та-ак? — он снова нажал кнопку. — Хотите видеть свое семейство — езжайте под Краков. Не хотите — у меня найдется на вас испытание.

После этого Раушенбах пригласил Шрейдера, и когда тот вошел в кабинет, он усадил его на стул посередине комнаты, сказал:

— Вы ведь знаете, для добрых дел сюда никого не вызывают?

Шрейдер в первые минуты молчал, боясь шевельнуться, будто около него была разлита кипящая смола. А Раушенбах закрутил сигаретку и, как бы между прочим, кинул:

— Вы такой преступник, каких надо сжигать на костре.

— Я? Меня? — воскликнул, точно просыпаясь, Шрейдер.

— Да. Вас. Шута. Кто вам дал право нарушать законы фюрера?

— Я нарушаю законы фюрера? Я?! — и Шрейдер решительно ткнул себя пальцем в грудь. — Я?! Ну, знаете ли, господин полковник!

— А мебель из музея, а ковры?

— Значит, донесли. Кто?

— Вы меня допрашиваете?

— Вы — меня, и я — вас.

— Нахальство!

— Обоюдное, — и герр Шрейдер, как всегда при таких случаях, набравшись смелости, прошелся по кабинету, подражая своему дядюшке, затем резко бросил, поводя птичьим носом: — Как вы смеете мне предъявлять такое обвинение?

— А почему я не должен сметь? Вы сядьте на стул.

— На стул — вы! У меня ноги не устали. Вы предъявляете мне клеветническое обвинение. Разве я мебель и ковры отправил куда? Ведь она стоит в моем кабинете, ковры тоже находятся там, и всё это записано винвентарную книгу под, номером триста восемьдесят четыре дробь два, — пустился он врать. — И все: и мебель, и ковры, и столы и стулья, и я весь, целиком, — принадлежит фюреру… А вы решили меня судить за то, что я принадлежу фюреру! Ну? Что вы на это скажете, господин Раушенбах? Наклепать на меня хотите? Нет, я вам не поляк! — и пошел на растерявшегося, побледневшего Раушенбаха. — Я вам не поляк! — выкрикивал он. — Вы сгноили в тюрьме две польские семьи лишь для того, чтобы завладеть имениями! Так, думаете, и меня припугнуть! Э-э-э! Не смотрите, что я невзрачный. И Мольтке был невзрачный, и фюрер невзрачный, и я невзрачный. Однако мы сможем вырвать вашу челюсть, несмотря на то, что она у вас взрачная.

«Эх! Он колючий», — с тревогой подумал Раушенбах, и вслух: — Все-таки я вас допрашиваю, а не вы меня.

— Я в этом не разбираюсь. А вот куда вы запрятали Бенда?

— Это мое дело.

— Не думаете ли вы, что вас фюрер облек неограниченной властью? А ну, подтвердите. Молчите? Так вот, скоро прибудет мой дядюшка, фон Шрейдер, фельдмаршал, он воткнет вам в соответствующее место перо, и вы полетите туда, как говорят наши крестьяне, где раки зимуют… Да, кстати, прихватите и вашего шефа генерала Фогеля: Фогель-могель, кислый квас!.. Сам хапнул в Польше два имения, а тут мебель? Мебель? Да вы знаете ли, что я имею шесть замков на Эльбе! — решительно приврал Шрейдер, но это подействовало на Раушенбаха, как дым на комара.

Он залебезил и сказал:

— Вы очень нервный, фон Шрейдер. Надо же понять: моя прямая обязанность — следить за всеми в интересах империи… И я должен…

— Что должен? — притопнув ногой, прервал его Шрейдер. — Сажать преданных фюреру людей? Город полон партизан, а он сажает преданных фюреру людей! Если вы это делаете по злому умыслу, вам место на эшафоте… вас надо на гильотину! Если по глупости, то следует играть в куклы, несмотря на то, что вам под сорок, — повторил он слова генерала Фогеля, забыв, что тогда присутствовал и Раушенбах. — И дедушке и бабушке вашим надо играть в куклы! — добавил он для пущей важности и, строго приказав: — Немедленно прислать ко мне Бенда! — вышел из кабинета, сел в коляску и укатил к себе.