Федор Панфёров - В стране поверженных [1-я редакция]

— Вот! Вот и Раушенбах то же самое — двадцать миллионов! Но мы их бьем, бьем, бьем… судя по печати, мы уже миллионов двести убили… А они? Они уже за Днепром. Крым взяли, Донбасс взяли, Киев взяли, под Сталинградом перемололи, под Ленинградом перемололи…

— Это не ваше дело, где и кого перемололи! — оборвал его Николай Кораблев. — Ваше дело здесь, в городе. Вы ведь комендант. Или вы это забыли? Мой совет: вам надо как можно скорее отправить русских на станцию — и умыть руки. Затем согласиться на предложение Раушенбаха и устроить пир. Да. Пир! — ответил он на удивленный и вопрошающий взгляд Бенда. — Пир. Большой. Пригласить всех, в том числе и генерала. А если подъедет фельдмаршал, попросить и его.

— Он будет. Мне стоит только сказать, и дядюшка на крыльях прилетит. Вы ведь говорите, что найдете девочек? — обратился Шрейдер к Николаю Кораблеву. — А мой дядюшка девочек любит. Что ж, это никому не вредно. Итак, по рукам. Когда бал? — Шрейдер налил три стакана бургонского и, подавая один Николаю Кораблеву, сказал: — Ну, не пьете — чокнитесь с нами!

Николай Кораблев взял стакан, приподнял, чокнулся:

— Я даже немного выпью. Не все: иначе я буду плохой советчик. За то, как учил фюрер, чтобы быть хитрым, терпеливым, находчивым и в достижении цели не брезговать любыми приемами. Ваше здоровье! — и отхлебнул из стакана вино. — Хорошее. Ох, если бы не контузия!

— Итак, бал, Карл? — спросил Бенда.

— Бал. Но сначала отправьте русских на станцию. Сегодня же! Сейчас же! Группу за группой.

— Но я не могу. Я всю ночь не спал… и пьян, — взмолился Бенда.

— А вы поручите мне.

Бенда некоторое время колебался, затем поднялся, пошатывающейся походкой подошел к столу и позвонил своему помощнику:

— Приедет к вам советчик шефа Шрейдера, Карл. Вы его знаете? Очень хорошо. Отправку русских на станцию поручаю ему. И приказываю, — прикрикнул он в трубку, — безоговорочно подчиняться ему… и мне, конечно!

— Желаю вам успеха, — проговорил Николай Кораблев, направляясь к двери. — Будьте спокойны, господин Бенда: я все устрою. А бал? Когда я скажу. Мне ведь еще надо подобрать девочек. Из тех, которых отправляем в Германию, нельзя: раскиснут за столом. Значит, поищу в Бобруйске или в Витебске.

Когда он вышел, Шрейдер с восхищением воскликнул, хлопая тонкой лапкой по плечу Бенда:

— А, чорт! Вот советчик!

— Мне жаль своего родового имения, — и Бенда свесил голову так, точно кто-то со всей силы ударил его ребром ладони по шее.

Николай Кораблев, сев на коня, прискакал на станцию. Здесь в изуродованном паровозе он разыскал Яню Резанова и Сиволобова. Они оба, встревоженные, начали было его расспрашивать о событиях в городе, но он отмахнулся:

— Не до того, товарищи! Вам, Яков Иванович, надлежит сейчас же передать генералу: сегодня, в шесть вечера, на станцию Ломайка будет выслана первая партия жителей города. Отправкой руковожу я. Надо к мосту, там, у болота, послать партизан. Вам, Петр Макарович, нужно втереться в первую группу. Потом у моста сдадите ее партизанам и втираетесь во вторую. Возможно, будет групп пять-шесть. Понятно?

— Очень, — первым откликнулся Яня, быстро обувая лапти.

— Пока, товарищи!

Николай Кораблев откланялся и помчался в город. Войдя в кабинет Раушенбаха, поздоровавшись, сказал:

— Простите за беспокойство, господин полковник.

— С доносом? Давайте скорее. Некогда.

— Нет, не с доносом.

— А что же тогда?

— Мне комендант города поручил отправку русских на станцию.

— Когда?

— Думаю, сегодня, в пять-шесть вечера.

— Точнее.

— В шесть.

— А почему так торопится Бенда? Пусть подыхают во дворе. А лучше всех сразу расстрелять.

Такого оборота Николай Кораблев не ждал, поэтому чуточку растерялся.

— Ваша воля. Но… не рекомендую. Неподалеку находятся партизаны. Узнав о расстреле, они разнесут нас. Лучше отправим.

— Да, — подумав, сказал Раушенбах. — Пожалуй, так. Пусть подыхают в дороге.

— Так разрешите начинать?

— Валяйте.

Николай Кораблев забыл проститься; он тряхнул кепкой и кинулся к двери, но его остановил Раушенбах:

— А вы, собственно, кто такой?

Николай Кораблев повернулся и увидел только одно — наведенный парабеллум.

«Убьет!» — мелькнуло у него, но в следующую секунду он спокойно произнес:

— Я инвалид, контужен. Работаю здесь во имя империи.

Раушенбах опустил парабеллум, сказал:

— Я шучу.

— Плохая шутка, господин полковник! Разрешите о вашей шутке донести в Берлин. — Николай Кораблев подумал, что перехватил, но тут же, увидев, что это подействовало на Раушенбаха, нажал: — Думаю, вас не похвалят за такие шуточки.

— Ну. Ну. Перестаньте. Вы что же? На что живете? Хватаете?

— Ничего не хватаю. Я советчик у фон Шрейдера, и он мне за это платит.

— А-а-а! Так это вы насоветовали ему… на станции?

— Нет. Дядюшка, фельдмаршал фон Шрейдер: приказы есть. Молодому Шрейдеру я все время рекомендовал: не вмешиваться в дела, а веселиться и пить бургонское. Он ведь немного того… — Николай Кораблев постучал пальцем по голове.

— Дурак?

— Эта болезнь по-разному называется.

— Так знаете что: я вам подарю мебель карельской березы, ковры и еще кое-что. Служите мне.

— А куда я все это дену?

— Отправите на родину, там продадите. Я помогу. Хорошая мебель. Видели в кабинете у вашего шефа? Вот ту мебель я вам дарю. И те ковры. И еще кое-что. Ну, как? По рукам?

— Я подумаю, — и Николай Кораблев вышел из кабинета.

Никогда и ничего более ужасного в городке Бобер еще не случалось.

Больные, старики, женщины, дети, грудные ребята были согнаны за высокий деревянный тын. Многотысячная толпа, сжатая, стиснутая, вздернув руки вверх, колыхалась, как горячая зола… и люди уже не кричали. Они, обессиленные, стонали, задыхаясь, и этот приглушенный стон слился в единый, потрясающий гул.

Выставив солдат, приказав никого за линию не выпускать, Николай Кораблев дал распоряжение, чтобы открыли ворота, но этого сделать было невозможно: люди напирали изнутри с такой силой, что столбы покачивались.

— Рубить! — сказал Николай Кораблев.

Как только рухнули воротные столбы, вытолкнулись близстоящие ряды людей, потом вторые, третьи… и зрелище стало более ужасающим: ползли больные, выскакивали обезумевшие матери, держа на руках раздавленных младенцев, выходили старики, цепляясь за других, будто слепые, а двор весь был устлан затоптанными, окровавленными детьми, женщинами, стариками.

Даже немецкие солдаты — и те опустили глаза, а один из них, не выдержав, вдруг закричал, падая на колени:

— Зачем? Зачем? Зачем это?

Николай Кораблев цыкнул на него:

— Встать! Ты в строю, а не в пивной! Ну!

В шесть часов вечера на станцию была отправлена первая группа жителей, потом — вторая, третья, четвертая… седьмая.