Федор Панфёров - В стране поверженных [1-я редакция]

— Они привили, — Бенда показал на фельдмаршала. — А я кролика никогда не кушал.

Громадин снова захохотал, выкрикивая:

— Не благоприобретенная, а потомственная!

— О-о, нет! — Бенда гордо выпрямился. — Я могу за свой народ — за лучезарных французов — пойти на виселицу. Я чту своих великих предков: Ришелье, Робеспьера, Марата, генерала Галифе, Пуанкаре! — выкрикивал он, припоминая фамилии, путая все на свете.

— А в кого веришь? Ведь Робеспьер был революционер, а генерал Галифе расстрелял французских коммунаров. Марат — одно, а Пуанкаре так и звали: «Пуанкаре-война».

Бенда захлопал глазами, точно в них попала пыль.

— Переведите ему, Николай Степанович: если хочет жить, должен служить нам как комендант города.

Бенда выслушал, затем недоверчиво посмотрел на Громадина.

— Шутите, господин генерал, — и заторопился, увидав, как лицо Громадина посуровело, а пальцы собрались в кулак. — Но я согласен. Согласен, — и вытянулся, как подобает военному.

— Отведите его в комендантское. Ну, приступим к фельдмаршалу.

Как только вывели Бенда, Николай Кораблев обратился к фельдмаршалу фон Шрейдеру:

— Генерал хочет говорить с вами.

Тот искоса посмотрел на него:

— Не разрешаю: я фельдмаршал.

Николай Кораблев рассмеялся:

— Не разрешает вам говорить с ним: он фельдмаршал, а вы — генерал.

— А-а-а! Субординация. Это пустяки! Мы сейчас все это ликвидируем. — Громадин, кинув злой взгляд на фельдмаршала, добавил: — Пыхтит-пыхтит, а у нас время в обрез. — Он вынул из кобуры пистолет, положил его на стол и сказал: — Снимите с него китель.

Николай Кораблев перевел фельдмаршалу, тот покачал головой, но, глянув на пистолет, произнес:

— Подчиняюсь только силе. Прошу записать в протокол, — и сам снял китель, повесил его на спинку стула, затем хотел было снова сесть, но Громадин приказал:

— Стул на середину! Вот так. Садитесь… как у вас в гестапо. Теперь вы не фельдмаршал, а простой смертный и довольно дрянной человек.

Фельдмаршал растерянно потрогал подтяжки, заправил выбившуюся рубашку в брюки, сел на краешек стула и редко заморгал белобрысыми ресницами, как это делают поросята, когда их будят.

— Ну, как себя чувствуешь? — на немецком языке, хотя и не совсем правильно выговаривая слова, произнес Громадин, удивляя этой неожиданностью Николая Кораблева.

«Ну и конспиратор!» — подумал он и сказал:

— А вы, оказывается, знаете немецкий?

— Кое-как, — ответил Громадин, и опять к фельдмаршалу: — Спрашиваю, как чувствуешь себя? Чего молчишь, фон Шрейдер?

— Скверно, — ответил тот.

— Еще бы! Столько выпито вина, да вы, говорят, еще всех девушек перещипали! Ну, это посторонний вопрос. А вот понимаете вы, господин Шрейдер, какая трагедия надвигается на вашу страну?

Фон Шрейдер оживился, перестал хлопать глазами:

— О-о! Да! Я сам пережил трагедию.

— Какую?

— Во-первых, — с расстановкой начал он, — у меня разбомбили два магазина в Берлине, — и вскинул руки, показывая два пухлых пальца, — затем сегодня ночью зарезали моего племянника — единственного наследника Шрейдеров.

— И все? — удивленный его ответом, спросил Громадин.

— Пока все. А разве вам еще что известно? У меня вложены акции в автомобильный завод «Хорьх». Может быть, и его на воздух?

— Вот это патриот! — прогудел Громадин, глядя на Николая Кораблева. — Что ж нам делать с этим патриотом?

— Милое дело! — заговорил все время молчавший Иголкин. — Милое дело, товарищ генерал, как вы и хотели: посадить его сюда за стол, вместо племянничка. Любой поверит, что город в их руках, если по телефону будет отвечать фельдмаршал фон Шрейдер. Это чорт-те что! У нас еще такого, товарищ генерал, не бывало.

— Посадить. А позади — полковника Киша с пистолетом.

— Жив Киш? — полушутя, но радостно проговорил Николай Кораблев.

— Жив вовсю: работает здорово, — ответил генерал.

Николай Кораблев переоделся в костюм полковника и сразу стал другим: внешне тоньше и выше, внутренне сдержанней.

— Батюшки, — воскликнул генерал, — как вы похудели здесь, Николай Степанович! А ведь когда я вас впервые встретил, помните, пухленький были.

— Пух — лишнее.

— А голову-то, пожалуй, придется теперь брить: вихры какие-то пошли.

— Непослушный волос у меня.

— И брови подпалены. Ну, брови подрастут.

— Брови — дело наживное.

— Вы не обижайтесь, товарищ комиссар, если я с вами буду говорить языком устава.

— Ну, что вы! Раз военный — значит, военный, товарищ генерал.

— Кого думаете себе адъютантом?

Николай Кораблев вспомнил своего друга Сиволобова:

— А если Петра Макаровича?

— Ваша воля. Обычно подбирают помоложе, быстрее на ногу. Впрочем, я — за, — Громадин прислушался: откуда-то издалека подкатила волна взрывов. — Наши! Летчики. Громят тылы. Так! — и он заторопился. — Партизан покидаю на Иголкина и на вас, товарищ комиссар.

— А вы?

— Мне предложено принять Пятую дивизию.

Они все трое задумались, а Николай Кораблев даже перепугался:

— Да как же это мы без вас? Не справимся, товарищ генерал.

— Э-э! Что я, врукопашную, что ль, пойду? Вы на современную войну, видимо, смотрите, как на деревенский кулачный бой. Дескать, Ванька Гаранин, силач, не встал к стене, ну и «нас побьют». Нет, милый мой, ныне война другая. Товарищ Сталин вон откуда бьет — из Кремля, часто по телефону. Скажет и так стукнет, что у гитлеровцев черепа летят.

— Я это понимаю. Однако как же без вас?

— Ну, а если меня убьют? Вот сидим мы тут, а бомбочка — в здание! Тогда что? Партизанские отряды без меня, значит, ноль? Э-э-э! Нет. Я, то есть мы, весь штаб, приготовили военную машину так, что она теперь будет работать и без нас… Мы только наблюдай, в опасный момент нажимай то один, то другой рычажок…

Николаю Кораблеву казалось, что Сиволобов не согласится стать адъютантом и, может быть, даже обидится.

— Петр Макарович! Вы поймите меня: я так сдружился с вами за это время, что мне просто без вас будет тоскливо, — сказал Николай Кораблев.

— Ну что ж, Николай Степанович, давайте вместе.

— Вот-вот! Будете мне товарищ и советчик.

— Как вы у Шрейдера? — Сиволобов засмеялся.

— Такое бывает только раз в жизни, Петр Макарович. И я рад, что вместе будем. Работа большая: займемся душой человека. У меня еще есть друг — Иван Кузьмич Замятин. Работал на заводе начальником цеха, ныне где-то танкист. Так вот он однажды слышал, как товарищ Сталин сказал: «Если мы вчеловеке воспитаем коммунистическую душу — мы непобедимы». А тут один военный встрял: «Это так, — говорит, — но для победы нужны пушки». И Сталин ответил: «Пушки, конечно, нужны. Но если мы на пушку посадим человека с дрянненькой душой, она в нас стрелять будет». Вы уже бывали у партизан? Как они настроены?