Федор Панфёров - В стране поверженных [1-я редакция]

Иголкин недовольно крякнул, почесал могучую грудь, затем буркнул:

— Хорошо. На конях. Умеете? А я кстати лишнее с себя сброшу: верховая езда, говорят, помогает. Поедемте к Масленице…

Партизаны, как и всюду, в сети «немецкой» обороны тоже проделали свои тайные тропы — для пеших и для конных. По одной из таких троп и скакали на конях Николай Кораблев и Иголкин. Тропа то приближалась к основному шоссе, то уходила от него в глубь заболоченных лесных мест. Вскоре они убедились, что им не следовало бы уезжать из штаба: как только тропа приводила их ближе к шоссе, то до них доносились грохот и визг танков. По этим скрежещущим звукам можно было определить, что танки несутся на запад. Почему? Ведь под Бобруйском, Витебском и Могилевом идут ожесточенные бои. Так почему же немецкие танки несутся на запад? Началось бегство? Так рано!

— Что же нам делать? — не останавливая коня, повернувшись к Николаю Кораблеву, тревожно произнес Иголкин. — Скакать обратно? На переезде мы можем попасть им в лапы.

— Но почему партизаны не бьют танки? — спросил в свою очередь встревоженный Николай Кораблев.

— Нет приказа. Может быть, лучше первую партию пропустить: пусть думают — путь свободен. Давайте-ка скорее через Масленицу свяжемся со штабом и все узнаем.

Иголкин так подхлестнул коня, что тот, прижав уши, ринулся вперед, а за ним ринулся и конь Николая Кораблева.

Так скакали они еще минут двадцать. Ветви жестоко били их по лицам, по плечам, иногда чуть не выбрасывая из седла.

«И чего он несется сломя голову? Ну, на несколько минут позже приедем». — Николай Кораблев хотел было попросить Иголкина уменьшить бег, как увидел впереди прогал неба. Здесь Иголкин повел коня хотя через узкое, но довольно топкое болото. Затем, осмотревшись, крикнул:

— А ну, «куст», поди сюда!

Ольховый «куст» зашевелился, тряхнул ветками, тронулся с места и прохрипел:

— Пароль?

— «Солнце», — ответил Иголкин.

— Здравия желаю, товарищ полковник!

— Ты не «здравия желаю», а скажи, что за танки прогремели? Видел?

— А как же, товарищ полковник! Наши танки.

— Наши? Советские?

— Так точно, товарищ полковник. Сорок шесть машин, и все «Т-34». За ними кавалерия. Один меня было срубил. Несется и на скаку шашкой по сучкам: ас — нет сучка. Подскакал ко мне — и замахнись. Я ему во весь голос да автоматом: «Я те замахнусь!» Обезумел казак и поскакал дальше.

— Значит, наши? — Иголкин заторопился. — А до Масленицы далеко?

— Нет. Но пройти трудно. Одним невозможно.

— Проведи. Знаешь меня?

— А как не знать? Товарищ Иголкин вы, начальник штаба.

— Чего же пароль спрашивал? — удивленно воскликнул Иголкин.

— По уставу полагается! Не спроси, вы бы мне и всыпали, — ответил «куст». И боец, сбросив с себя ветви, отнес их в болото, примял ногами, сказал: — Айдате! Только с конями как? Ага! Эй! Миша! Здобнов! Припрячь коней.

«Не зря фашисты говорят: «Кустов боимся», — подумал Николай Кораблев, и сам на всякий куст уже стал смотреть как на партизана.

Штаб отряда Масленицы расположился за топкими болотами, в лесу, на поляне, под синеющим небом. По боковинам поляны, глубоко уходя в землю, виднелись свежие блиндажи, крыши которых посыпаны золотистым песочком, утыканы зеленью сосен.

В блиндаже Масленицы никого из «главных» не оказалось, сидел только дежурный, и тот сообщил Иголкину, что Масленица вместе с Петром Петровичем Егоровым отправились «на место расположения» и будут только к вечеру.

— Связался ли со штабом? Что за танки прошли? — торопливо спросил Иголкин.

— Пробую, товарищ полковник. Да какая-то «хиромантия»: дырг-дырг — и ничего не разберешь.

— Давай-ка я сам, — сказал Иголкин и, сев к телефонному аппарату, взял трубку, гаркнул: — Эй! Кто работает?! Я вам покажу, как разводить «хиромантию». Ну! Полковник Иголкин говорит. Ага! Отлетела твоя «хиромантия», — обратился он к дежурному и снова крикнул в трубку: — Четвертый мне.

Николай Кораблев спросил дежурного о своем:

— Нет ли поблизости партизан?

— Как нет! Есть, товарищ полковник. Митингуют. Выйдете, завернете направо — и там, в лесочке.

— Это Гуторин научил, — со скрытой похвалой кинул Иголкин. — Как свободный час, так международные дела обсуждают. Ораторов развелось — страсть. Верно, вы идите, Николай Степанович, а я тут свяжусь с Пикулевым.

Николай Кораблев, выйдя из блиндажа и завернув направо в мелкий, горбатенький, характерный для заболоченных мест лесок, натолкнулся на митинг.

На поляне стояли вооруженные партизаны. А в кругу кто-то ораторствовал. Самого человека не было видно, только мелькала крепко сжатая в руке пилотка. Слова он выкрикивал громко, с паузами, иногда срываясь на фистулу:

— Враг дрогнул! Враг бежит, и тут его бей!

«Совершенно верно!» — решил Николай Кораблев.

— Партизаны выполняют историческую миссию! — продолжал оратор. — Партизаны и есть самая основная сила.

«Загибает!» — снова подумал Николай Кораблев и вдруг весь насторожился.

— Но… война скоро кончится, — выкрикивал человек уже совсем трусливым голоском. — Война кончится скоро, и надо беречь себя.

Партизаны заволновались, их спины заколыхались, послышался нарастающий гул, как гул отдаленного грома.

— Нам надо беречь себя! У нас семьи! Нам предстоит еще залечивать раны войны: восстанавливать сельское хозяйство, — оратор говорил «сельское», ударяя на «ое», — и, конечно, нашу мученицу — промышленность. Что будет, если мы тут все поляжем костьми…

Гул усилился, и откуда-то, хотя и редко, но, как хлыст, ударили слова:

— Беречь! Беречь!

— Головы-то наши — не кочаны!

Тогда Николай Кораблев, бледнея, бросил:

— Провокация! — Гул оборвался, все повернулись к нему, а он, расталкивая людей, вошел в круг и еще раз кинул уже в абсолютной тишине: — Ложь! — и только тут увидел, что ораторствовал Зеленый.

Локтем правой руки отодвинув его в сторону, он посмотрел на партизан. Передние ряды сидели, крестом поджав под себя ноги, вторые опустились на колени, дальше люди стояли. И все смотрели на этого им неизвестного полковника. Одни — с удивлением, другие — с подозрением, третьи, казалось, вот-вот засмеются. А Николай Кораблев невольно остановил взгляд на больших глазах женщины.

«Батюшки! Да ведь это Елена Егоровна. Может быть, и Петр Петрович здесь, и Масленица?» — и, понимая, что промедление здесь смерти подобно, заторопился:

— Ложь! Этот хлюст разносит ложь. Жить? Мы все хотим жить и не утверждаем, как утверждают бандюги всех мастей, что жизнь — копейка. Но как жить?

— Так вот и надо беречь ее, жизнь! — произнес оскорбленный Зеленый, что-то угрожающе записывая в блокнот.

Николай Кораблев повернулся к нему: