Федор Панфёров - В стране поверженных [1-я редакция]

— Удивительно! Значит, если у меня нет родины, то я и не изменник? Как вы думаете? И скажите, меня отправят в Москву?

— Наверное… в Сибирь.

— Брррыыы! Холодно. Я не люблю холод.

— Возможно, Москва учтет ваше отношение к климату и отправит вас, например, в Казахстан.

— Там жарко. Тоже не люблю.

— То жарко, то холодно. Ну что ж, вам устроят душ.

В кабинете графа Орлова-Денисова в это время шел разговор Другого порядка: граф, перестав отвечать на телефонные звонки, повернулся к Насте и тоже долго рассматривал ее, особенно маленькую обветренную руку, в которой она держала пистолет.

— Ах! Ах! — со вздохом произнес он. — И эта ручка может меня, нежно выражаясь, отправить к моим родителям. Ах! Ах! А я несчастный человек. Совсем несчастный человек! Окончательно несчастный человек.

— А в чем же ваше счастье? — серьезно, даже сурово, спросила Настя.

— Мое? О-о-о! Мое счастье… Я сын знаменитого рода Орловых-Денисовых.

— Вы думаете, кровь ваших, как вы говорите, знаменитых предков передалась вам, как кровь лошадей орловской породы?

Граф что-то промямлил, затем выпалил:

— Передо мной когда-то горела звезда. Да. Звезда. Она сияла на горизонте моей судьбы. Я учился в кадетском корпусе. Какая выправка!.. И звезда моя горела, сияла, манила меня к себе. Я мог бы схватить ее, но тут пришли большевики… и я бежал, как это сказал Лермонтов, — бежал быстрее лани.

— Отвечайте на звонки. А то, вижу, вы весьма поглупели.

— Да ну их к чорту, звонки! Барабанят, обезумели. Видно, красные шугнули их, вот и барабанят со всех сторон. «Путь свободен?» «Путь свободен?» Ишь, чего захотели — путь свободен, — и, взяв трубку, закричал: — Да! Свободен. Свободен путь. Валяйте! Встретим с хлебом и солью.

Настя навела на него пистолет:

— Без шуточек, граф.

В кабинете Бенда тоже шел разговор. Бенда долго и украдкой приглядывался к Пикулеву, который сидел на стуле, против, и такой маленький, что ноги еле доставали до пола, но борода у него большущая, глаза безжалостно суровые.

«Заговорю — сразу бабахнет в лицо из пистолета, — думал Бенда. — А поговорить охота. Как? Ну, кипит во мне французская кровь! К чорту бошей! Разве ему сразу крикнуть: «Гитлер капут!» Да он, наверно, это слышал тысячу раз: надоело. Попробую с другого», — и начал:

— Скажите, господин майор, что такое социализм?

— Я вам не политшкола. Делайте то, что приказано, — обрезал его тот.

И Бенда, заерзав на стуле, подумал: «С этим не поговоришь».

Не только Николай Кораблев, но и Иголкин, человек довольно опытный и знающий военное дело, не предвидели того, что случилось в районе Бобра через несколько дней. Николай Кораблев и Иголкин думали, что фашисты побегут из-под Бобруйска, Могилева и Витебска недели через три, в крайнем случае через две.

— Ведь за Орел-то, помните, Николай Степанович, бились целый месяц. А тут оборона у врага не слабее, а пожалуй, сильнее, ручаюсь вам. Они Бобруйск, Витебск и Могилев превратили в первоклассные крепости. Их надо долбать и долбать.

— Это, пожалуй, хорошо — через две-три недели: я смогу за это время познакомиться с партизанами и кое-что сделать, — говорил, соглашаясь с Иголкиным, Николай Кораблев.

— Так что, — позевывая, произносил Иголкин, — оборону наладим и отдохнем: с генералом никак отдыхать не приходилось.

Оборона города Бобра создана была еще при немцах. Она начиналась километрах в пяти от города, на стыке двух речушек, довольно извилистых и болотистый. Через стык тянулась длинная дамба, посредине — цементно-бетонный мост. От него в обе стороны расхлестнулись противотанковые рвы, за ними в три ряда колючая проволока, в ряде мест пестрели огневые точки. В центре всего укрепления расположился деревянный городок, построенный Бенда.

Иголкин приказал разнести стены городка, озеленить блиндажи, затем телефонную сеть приключил к партизанским отрядам. После этого он занял два блиндажа под свой штаб, остальные отвел Николаю Кораблеву и Пикулеву.

— Отсюда и начнем мы «бить шведа», — повторил он любимое выражение Громадина и, расстелив на столе немецкую карту, на которой была нанесена вся оборона города, сказал: — Рассредоточить отряды вот здесь, вот здесь и вот здесь. Отряд. Масленицы — впереди моста: видите болото, за ним шоссе. Масленица первый встречает «гостей», засим «гостей» — если они прорвутся, а они обязательно прорвутся: слишком их много… — засим «гостей» встречают отряды, расположенные непосредственно около моста.

Сделав все необходимое «для встречи гостей»: рассредоточив партизан, наладив с отрядами телефонную связь, сообщив Громадину о том, что «мы готовы, стол накрыт, просим пожаловать», — Иголкин завалился на кровать, сказав своему адъютанту:

— Я, бывало, в детские годы любил спать в подвалах — прохладно и мух нет. Блиндаж — это ведь подвал. Ну, прошу не тревожить, — и через несколько минут уже спал мертвым сном.

Казалось, и Николай Кораблев мог бы вести себя так же, как и Иголкин. Но у этого был другой характер — беспокойный, за всякую новую работу он принимался с тревогой: а справится ли? Внутренне он всегда был убежден, что справится, но волновался, говоря:

— Надо не только справиться, но справиться блестяще.

После того как оборона Бобра была «поставлена на ноги», а Иголкин завалился в постель, Николай Кораблев, обеспокоенный разговором с Сиволобовым о партизанах, решил непременно побывать в отрядах, проверить готовность людей к «окончательному разгрому врага на нашей земле». Сначала он хотел было отправиться к партизанам один, но побоялся, что его еще не знают и поэтому могут не пропустить в дальние отряды.

— Пойду попрошу Иголкина, пусть поможет, — но при входе в блиндаж столкнулся с адъютантом, который хотя и вежливо, но весьма настойчиво заявил:

— Полковник спит, товарищ комиссар.

— Ну, эта болезнь не требует врача. Разбудите, — столь же вежливо и столь же настойчиво произнес Николай Кораблев.

— Слушаюсь, товарищ комиссар, — ответил адъютант и раздумчиво приостановился, — а впрочем, будите сами. Меня все равно не послушается, хоть в колокола бей: ведь уже ночей десять не спал.

Николай Кораблев сначала осторожно, потом все сильнее и сильнее начал тормошить Иголкина, а когда тот тяжело приоткрыл глаза, извиняясь, сказал:

— Вы все-таки помогите: надо бы мне побывать в отрядах. А один я что ж? С вами бы.

— Такие, как вы, быстро на работе сгорают, — сквозь сон произнес Иголкин. — Ложитесь-ка, поспите. Вон там есть еще кровать… белье чистое.

И, видя, как Иголкин вяло опустил веки, Николай Кораблев перепуганно воскликнул:

— Да какой там сон! Через две-три недели немцы побегут, а я еще с партизанами не беседовал. Поедемте, пожалуйста. Отдохнете потом. Познакомьте меня хотя бы с одним отрядом.