Федор Панфёров - В стране поверженных [1-я редакция]

На четвертый день рано утром появились танки, самоходные пушки. Первый танк врезался в гору трупов и забуксовал, словно на топком болоте, — тогда другие ринулись стороной и все туда же — в спасительный Бобер. Но при вступлении в город их встретили пушки, умело расставленные Иголкиным. Пушки у партизан были маленькие, старенькие, те самые, которые в эту войну уже вышли из строя. Они старательно били по танкам, но снаряды, как горох от стены, отлетали от брони, делая незначительные царапины… и первая партия танков прорвалась через город, ушла туда — к Минску. После этого Иголкин приказал бить из пушек только по гусеницам. Пушки подкатили ближе к шоссе, и когда появилась новая партия танков, «пушкари» ударили по гусеницам. Передовые танки с сорванными гусеницами закрутились на месте, словно жуки с поломанными ножками. Со стороны казалось, а в другом месте, наверное, так бы и случилось, что танки раскололи бы эти пушечки, как молоток колет орехи. Но, видимо, и танки становятся бессильными, когда экипаж находится в паническом состоянии: немцы-танкисты неслись в Минск, зная, что позади идет всесокрушающая сила, перед которой им не устоять, поэтому здесь танки с подбитыми гусеницами долго крутились на месте, не стреляя по пушечкам… и вдруг замерли, открылись люки, показались руки с растопыренными пальцами, молящие о пощаде.

— Ага! — не закричал, а даже как-то завопил Иголкин, увидав эти руки. — Лупи по лапкам!

Николай Кораблев резко возразил:

— А помните, что сказал Громадин?.. Пленных не трогать: тех, кто одумался, пускайте в ход, а не в расход, а кто еще находится в чуме, отправляйте в плен: там одумаются и людьми станут.

— И то! — воскликнул Иголкин, к удивлению Николая Кораблева соглашаясь с ним. — Это во мне злость говорит, а не разум. Отменить! — крикнул он. — Кто лапки поднимет, принимать и не трогать.

И как только из первых с подбитыми гусеницами танков выбрались танкисты, на остальных танках тоже открылись люки и тоже вскинулись руки с растопыренными пальцами, молящие о пощаде.

Иголкин приказал очистить танки. А когда танкисты сгрудились в одном месте, он кинул клич по отрядам. Нашлись свои танкисты-партизаны, и тогда все машины были установлены вдоль шоссе, лобовой частью на восток.

— Теперь у нас не пушечки, а пушки! — радостно воскликнул Иголкин, одновременно видя, как среди партизан мечется и что-то кричит фашист. — Послушайте-ка, Николай Степанович, чего он тараторит?

Николай Кораблев прислушался и перевел:

— Кричит, что он ненавидит Гитлера… готов сесть в танк и бить гитлеровскую армию.

— Ну-у! Значит, этот одумался. Сажайте его вместе с нашими ребятами.

И потеряли партизаны счет дням… Люди неотрывно били бегущих гитлеровцев, засыпая только во время редких пауз, и то не сходя с места. Руки, спины и ноги гудели. Пылали ладони, будто обожженные на раскаленной плите. Слипались глаза… А гитлеровцы все лезли, лезли и лезли. Не имея уже возможности бежать через мост, потому что мост и шоссе были завалены трупами, подбитыми танками, грузовиками, гитлеровцы ринулись боковинами — через речушку, — нарываясь и тут на удары партизан… Уже около шести тысяч пленных солдат и офицеров отправлено Иголкиным в глубь Пинских болот, в распоряжение Гуторина, уже несколько сот немцев, ненавидящих Гитлера и всю его шайку, сражались в рядах партизан… а гитлеровцы все лезли, лезли и лезли…

Лезли на город Бобер…

Конечно, о том, что творилось в центральной Белоруссии, другими словами — в «минском котле», не знали ни Иголкин, ни Николай Кораблев, ни партизаны. На протяжении двухсот — трехсот километров — из-под Бобруйска, Могилева, Витебска — разбитые гитлеровские армии бежали так же панически, как и здесь — на Бобер. И там были свои «чарусы». В пути разбитые гитлеровские армии резались на «куски», и «куски» эти метались из стороны в сторону, намереваясь прорваться туда — на запад, домой.

Домой! Домой!

Более двухсот тысяч солдат, испытав на себе удары Красной Армии, неслись на запад — домой. Только домой! А гитлеровское командование еще пыталось из них создать «удар», «оборону», бессмысленно собирало их в «кулак», кидало в бой, превращая десятки тысяч людей, обманутых, умственно растленных, в пушечное мясо.

На восьмой или десятый день, когда счет дням был окончательно потерян и прервалась всякая связь с Громадиным, с отдаленными отрядами, Иголкину донесли, что на Бобер мчатся танки и грузовики с запада. Это были те танки и те грузовые машины, которые прорвались через Бобер в первый день. И тут, на перевале, в самом городе Бобре, началась та «катавасия», о которой потом партизаны долго рассказывали у себя в семьях. Несущиеся с запада танки, грузовики в центре города столкнулись с теми, кто бежал на запад. Те и другие, расчищая себе путь, начали безжалостно, так, как это делают разъяренные звери, мять, резать, убивать друг друга. Танки, вздыбливаясь, кидались друг на друга в лоб, словно быки. Разбивались грузовики.

Даже Иголкин, всегда спокойный, уравновешенный, и тот не выдержал, схватился руками за голову и закричал остервенело, до скрипа в голосе:

— Прекратить стрельбу! Сейчас огонь не нужен. Их надо водой разливать: обезумели.

Но в следующую минуту он и Николай Кораблев были удивлены и потрясены еще больше: со стороны, обходя раздробленные, сожженные танки, грузовые машины, повозки, трупы, шла Елена Егорова, а за ней, окруженные четырьмя женщинами, плелись пятьдесят восемь немецких танкистов, несмотря на то, что женщины, как и Елена Егорова, были вооружены только палками.

— Что? Откуда? В каком болоте изловили этих чертяков? — радостно прокричал Иголкин.

Елена Егорова подошла к нему и рассказала:

— У Ерыклинского болота танки застряли в тине. Мы с женщинами шли в дальний отряд, чтобы помочь раненым… и натолкнулись на этих. Сначала перепугались, а потом выломали палки и пошли на них. Постучали по броне, прокричали: «Выходи, эй!» И они все, с поднятыми руками, остановились перед нами. Вот так мы их к вам и привели, — как о чем-то весьма простом и легком закончила Елена Егорова.

— Да-а, — протянул Иголкин, обращаясь к Николаю Кораблеву. — На что это похоже?

— Выходит, что когда танкист опускает руки, машина становится бессильной даже перед палкой, — ответил комиссар и невольно вскрикнул: — Еще!

Из низины на шоссе появились новые танки, забрызганные тиной, с большими вмятинами на боках, исцарапанные снарядами. Вырвавшись на шоссе, передний танк приостановился, заерзал, как жук, попавший лапами в горячую золу: впереди, особенно на площади городка Бобер, ведущие танкисты увидели странное зрелище — всюду громоздились раздробленные танки, грузовые машины, повозки, трупы. Увидав все это, танкисты окончательно растерялись, и машины замерли на месте.