Федор Панфёров - В стране поверженных [1-я редакция]

Елена Егорова, не спрашивая разрешения у Иголкина, кинулась к первому танку, постучала палкой по броне и крикнула:

— Эй, шантрапа, вылазь!

Открылся люк, и оттуда вскинулись руки с растопыренными пальцами.

Но вскоре из той же низины за шоссе послышался приглушенный гул.

Николай Кораблев вскочил на перевернутый вверх колесами грузовик и посмотрел в сторону низины: большая — не видать края — долина заполнена немецкими солдатами и офицерами. Почерневшие, в оборванных гимнастерках, многие без головных уборов, с сорванными погонами, они двигались медленно, будто ползли. В следующую секунду Николай Кораблев увидел партизан — женщин, стариков, далее подростков, вооруженных чем попало: вилами, топорами, палками, охотничьими ружьями.

— Что там? Что, Николай Степанович? — тревожно прокричал Иголкин.

— Ведут пленных. Очень много… А впереди Гуторин. Ох, сияет! — комиссар спрыгнул с грузовика, кинулся вперед и вот уже трясет руку Гуторину. А тот в самом деле светится, как подсолнух в цвету, и нежно, с белорусским акцентом, говорит:

— Привели… к вам… завоевателей мира.

Иголкин тоже подбежал к нему, крича:

— Да что же это вы? Мы к вам таких отсылаем, а вы к нам.

— По пути прихватили, товарищ полковник.

— Не усидели в Пинских?

— Не такие мы люди, чтобы отсиживаться. Выбрались оттуда, оставив небольшую охрану… и колотили на белорусских дорогах гитлеровскую нечисть.

А наутро, сбившись в группы, выкинув белый флаг, со всех сторон в Бобер потянулись немецкие пехотинцы, артиллеристы и шоферы.

— К нам отправляйте их, — говорил Гуторин. — Туда, в Пинские болота, — и, обратясь к Николаю Кораблеву, добавил: — Ну вот, Николай Степанович, Минск взят. Да! Взят. Вот так котелок устроили! Эх! — спохватился Гуторин. — Я совсем забыл. Пришло распоряжение от генерала Громадина: он вызывает вас в Минск.

— Зачем? — прислушиваясь к той тишине, какая наступила после многих дней грохота, гула, криков, лязга танков, спросил Николай Кораблев.

— Не знаю. Но завидую вам! Передайте, пожалуйста, генералу, что многие пали из нас, но честь защищена: на одного убитого партизана сотни фашистов. И еще передайте, что я соскучился… и прошу меня забрать в дивизию.

«Может быть, вернулась Татьяна?» — мелькнула в эту минуту счастливая мысль у Николая Кораблева, и он снова обратился к Гуторину: — Почему бы и вам не отправиться к Громадину? Поедемте вместе.

— Нет, — со вздохом сожаления ответил Гуторин. — Нам здесь предстоит большая работа: надо распределить пленных на чистых и нечистых, — шуткой заключил он.

— То есть?

— Ведь среди них немало таких, которые ненавидят Гитлера.

Почти по всей Германии пылали города, села, фабрики, заводы, железнодорожные узлы. Пылали днем, ночью — беспрестанно. Казалось, вся страна превращена в единый костер. И появилась «новая» Германия, разбросанная по лесам, оврагам, забравшаяся в норки, блиндажи, домики-курятники из фанеры… а тут еще разнеслась весть о «минском котле», в котором погибли многие десятки тысяч немецких солдат и офицеров. И горох из гитлеровского мешка посыпался во все стороны: миллионы людей, загнанные в нацистскую партию путем угроз, обмана, насилия — по-разному, стали приходить в себя. Одни, главным образом вдовы, потерявшие мужей на фронте, и хрупкая интеллигенция, разуверившаяся в земных «идеалах», обратилась к боженьке, к Канту; другие — рабочие — заскрежетали зубами, поняв, как цинично обманул их Гитлер; третьи — крестьяне — стремительно стали распадаться на тех, кто нажился на войне и метил в помещики, и на тех, кто обнищал и кого нужда уже преследовала по пятам.

Совсем недавно Татьяна ехала из Познани в Штеттин через ту деревушку, где однажды ночевала вместе с Васей у крестьянина Пауля Будберга. Зайдя в домик, она столкнулась с хозяйкой, и та сообщила:

— Я одна: сынки погибли под Орлом, а Пауль… бедный Пауль!.. Он сказал: «Вы не то делаете», — и его посадили в лагерь. Но меня утешает, что он там не один из нашего села: семнадцать человек, и не только мужчины… Меня утешал и Пауль. Он сказал: «Весь народ не посадишь!» Как вы думаете, разве можно народ посадить?

— Конечно, это невозможно, — ответила Татьяна и отправилась в Штеттин, в порту которого зародилась партийная организация.

— Вас там встретит человек с усами, — сказал Вася Татьяне.

Миновав пылающую развалину — Штеттин, она попала в бухту и долго ходила по набережной, всматриваясь в прохожих, отыскивая «человека с усами». И вдруг заметила, что около нее крутится мужчина в поношенном костюме, в старенькой шляпе и с палочкой-зонтиком. Сначала он крутился в отдалении, а потом стал все более и более навязчивым: неожиданно становился на пути, заглядывая в глаза, пытаясь о чем-то заговорить.

«Шпик», — решила она и зло посмотрела на него, собираясь его «отшить», как услышала позади себя:

— Татьяна!

Она вздрогнула, но не повернулась, а лишь невольно сбавила шаг, затем потрогала сумочку, в которой лежала конфеточка-яд.

«Значит, второй! И меня уже знают!» — но тот, кто произнес «Татьяна!», еще сказал:

— Мы сидели с вами около щита с оленем.

«Петер? Бывший шофер Бауэра? Как он попал сюда? Сломили его! Продает меня!» — и Татьяна, резко повернувшись, кинула взгляд на Петера — на его потрепанный костюм, на его лицо, секунду задержалась на рыжих, отросших усах, приподнятых кверху, и холодно, угрожающе произнесла:

— Что вы ко мне пристаете? Уходите. Не то я позову кого следует.

Обгоняя ее, будто не ей, а кому-то, Петер кинул:

— Здесь восходит солнце. Вечером на лодке в бухте, — и тяжелым шагом грузчика направился к пристани, уже не оглядываясь на Татьяну.

Проводив его взглядом, еще раз убедившись в том, что это настоящий Петер, «человек с усами», Татьяна пошла быстрее, спустилась по лестнице на шоссе и тут снова столкнулась с человеком, державшим подмышкой палочку-зонтик. Она хотела было пройти, не обращая на него внимания, но тот преградил ей путь. И Татьяна пустила в ход последнее средство: выхватив из сумочки удостоверение за подписью начальника гестапо Блюхера, она сунула удостоверение почти в нос человеку и произнесла тихо, но зло:

— Не мешайте мне! Что вам — делать больше нечего? Я могу вас отправить туда, где есть дело. Прочь с дороги, если хотите видеться с семьей!

Человек попятился, бледнея, царапая рукой щеку, и, круто повернувшись, кинулся в сторону.

— Шкурник! — ругнула его вдогонку Татьяна и улыбнулась: сколько раз она вот так сталкивалась с агентами гестапо, и всегда стоило только показать удостоверение за подписью Блюхера, как они в страхе отлетали от нее. «Нет, — злорадно подумала она, — и агенты гестапо ныне стали не те: бывало стерегли своих господ, как цепные псы, теперь заботятся только о собственной шкуре!»