Федор Панфёров - В стране поверженных [1-я редакция]

— И до вас дошли эти слова?

— Слова Сталина имеют крылья и проникают всюду, даже в лагерь.

Татьяна оглянулась: Петер и второй, по имени Субботка, во все глаза глядели в лицо Иоганна, восхищаясь тем, как умело, без криков, но с такой силой говорит он то, что было родным им обоим. И Субботка, на красивое лицо которого уже легли резкие морщины, произнес:

— Выстраданное убеждение — самое сильное убеждение на земле.

— Не только, — возразил Иоганн. — Есть убеждение не выстраданное, а подкрепленное радостью жизни, — это убеждение молодого поколения Советского Союза. Смотрите, как они храбро дерутся за свое убеждение, то есть за свою жизнь, которая носит имя — социализм.

— Ну, а много ли у вас убежденных? — спросила Татьяна.

— Объединенных пока еще не так много, но разрозненных очень много, — ответил Иоганн. — Я работаю здесь — в бухте… я знаю много убежденных: если бы не они, я не мог бы тут работать. Товарищ Субботка работает в Бранденбурге, он знает много убежденных, иначе ему бы никто не передавал советы Тельмана из тюрьмы.

— А разве он там? — заинтересовалась Татьяна.

— Да. Его перегоняют из тюрьмы в тюрьму… Друг наш Петер работает в Свинемюнде — на севере, и он не мог бы работать, если бы не было убежденных. Наша задача — сделать всех убежденных объединенными. Точки — зернышки объединенных — есть в каждом городе, на каждой фабрике и заводе… есть они в деревнях, в лагерях. Надо умело собирать силы. Нам вот очень трудно проникнуть в Силезию и Восточную Пруссию. В Рур мы проникли, а в Силезию и Пруссию трудно: наступает огненный вал Советской страны, и гестаповцы в этой полосе расселились, как мошкара.

— В Силезию? Я могла бы. У меня там на одном заводе есть друг, — вспомнив о Петре Хропове, проговорила Татьяна. — Да, пожалуй, и в Восточную Пруссию могла бы проникнуть, — чуть погодя добавила она.

— Это было бы замечательно! Надо знать, где и какие силы. Следует разработать единый план действия. Например, гитлеровцы все заводы минировали. Нажать рубильник — и завод летит на воздух. Гитлеровцам это пустяки — взорвать завод: не строили. Для нас — бедствие: заводы созданы народом. Поэтому следует связаться с наступающей Красной Армией, всячески ей помогать и при вступлении ее на ту или иную территорию сдавать ей завод на полном ходу. Это наша главная задача: все сохранить для народа, все уничтожать, что в руках врага.

— Мы уничтожаем то, что в руках врагов, — вмешался Петер. — Ни один пароход, загруженный вооружением, не уходит от нас без мин. Пароход взрывается в море.

— А как гестапо? — спросила Татьяна.

— К нам в бухту они боятся сунуться: их тут уничтожают всюду — в квартирах, на улицах, в театрах. Всюду! — проговорил Иоганн.

— А сегодня… один преследовал меня, — глядя на Петера, сказала Татьяна, уже чувствуя: неладно она поступила с человеком, который ходил за ней, держа подмышкой палочку-зонтик.

Петер засмеялся, но не обидно, а ласково говоря:

— То наш человек. Вы насмерть перепугали его… своим удостоверением.

— Слушайте, Петер! — с тревогой воскликнула Татьяна. — Вы возьмите с него слово, чтобы он о том никому ни звука.

«Всюду точки — зерна. Выстраданное убеждение… а еще есть убеждения, подкрепленные радостью жизни… И какие они все трое чудесные, особенно тот, Иоганн! Да, его ничем не сломишь: четыре года прикован цепями к любимому человеку… это ведь все равно, если бы меня приковали к Николаю… Неужели бы у нас испепелилась любовь? Нет! Нет! Ни за что! «Жив, здоров и люблю тебя». «Жива, здорова и люблю тебя». Ведь всего-то несколько слов — это никогда не испепелится. Никогда. А какие картины я смогу написать, когда вернусь домой? Я напишу и эту картину — убежденные. Море. Лиловый закат. Две лодки. Их трое. Какие у них сильные лица!.. Да… и себя… наивная женщина в политике. Была наивная. Теперь я уже не наивная, — так думала Татьяна, въезжая в Берлин, намереваясь встретиться с Васей. — Ого-го! — сказала она сама себе. — А сердечко дрожит. Но ведь ты едешь к «мужу». Разве у какой-нибудь немки дрожало бы сердечко, если бы она ехала к мужу, да еще к такому, который служит в охране Гитлера?»

Въезжая в Берлин со стороны Штеттина, Татьяна заметила надпись на угловом доме: «Улица Геринга» и, зло улыбаясь, обратилась к шоферу, мрачному инвалиду:

— Какую бедную улицу выбрал себе Геринг!

— Но самые богатые заводы и фабрики, — неожиданно ответил тот.

«Ого! Как он заговорил, этот мрачный Гофмейстер!» — и спросила:

— А вы знаете, кто я?

— Жена моего шефа. А что?

— Как же вы так говорите про Геринга?

— А разве он это скрывает? Не слышал. Я, например, знаю прекрасное имение Геринга… и он никому не говорит: это не мое. Он утверждает: это имение мое, это моя фабрика, это мой завод. Ведь на бланке стоит: «Геринг и компания». Какая компания, не знаю. Впрочем, всякие бывают компании. Говорят: ну и компания! Ох, уж это такая компания! Не знаю. Знаю одно — нам трудно будет пробиться к имперской канцелярии: кругом пылает. Ведь это я знаю. Гитлер и компания, тоже компания. Видите, какое значение имеет слово «компания». Так всю эту компанию и Гитлера из Пруссии провезли Берлином, чистым, не погорелым. Гитлер не видел, что творится в городе, и засел в подземелье. Ну, Гитлера провезли… или провели. Видите, и слово «провели» имеет всякий раз новое значение. «Я взял слепого за руку и провел через улицу». Или: «Он его провел, как слепого».

— О-о-о! Да вы настоящий философ!

— Нет. Я филолог. Так вот провели Гитлера. А Борман, заместитель Гитлера по партии, провел Геринга: он отшвырнул его от фюрера. Тоже провел. Так как же мне теперь вас провезти к имперской канцелярии?

— Честно, — сказала Татьяна, уже заливаясь звонким смехом. — А где вы учились, в каком университете?

— На фронте. Я там прекрасно научился разбираться в словах: филологом стал.

Они въехали в пылающий Берлин. Простым, даже не военным глазом было видно, что город бомбят поквартально: сначала один, потом второй, потом третий квартал, — так долбят подряд, упорно, упрямо, как упорно и упрямо роют шахту, чтобы добраться до пласта угля.

— Точный, рассчитанный прием американцев и англичан, — сказал Гофмейстер. — Все заранее разработано: квартал за кварталом, квартал за кварталом. Так разрушат весь Берлин, потом лет пятьдесят будем вывозить обломки кирпича, железа. Вот какая кампания ведется! Но эта компания знает, что делает. Разрушают все, кроме района имперской канцелярии: там сидит он, которого «спас бог». Помните, как он возвестил: «Меня спас бог»? Но ведь англичане и американцы — не боги. А? Как вы думаете?

«Провоцирует или как Петер?» — подумала Татьяна и ответила: