Федор Панфёров - В стране поверженных [1-я редакция]

— Все гости ночуют только у меня. Видите, как мой домик огражден.

И вечером, закрыв окна, тщательно замаскировав их, Вормас пригласил Татьяну за стол.

— Ну вот… ешьте, — сказал на ломаном русском языке и обрадованно добавил на немецком: — Часа два подбирал по словарю. Вышло ли?

— Почти вышло. Кроме ударения.

— Да. Ударения у вас другие. Я хочу сказать, удары другие: наверняка и навсегда. Я часто думаю о вашем вожде — Сталине. И вижу, он умнейший, гениальный полководец: надо ведь суметь нанести такие удары гитлеровской армии, оснащенной первоклассной техникой.

— Вы коммунист? — спросила Татьяна.

— Нет, — ответил Вормас, покачивая головой.

— Социал-демократ? Ну, тогда все понятно.

— И опять нет.

— А кто же вы? — уже с испугом спросила Татьяна, посматривая во все стороны, думая: «А не подслушивает ли кто?»

Вормас некоторое время грустно глядел в тарелку, затем сказал:

— Я сам не знаю, кто я. Интеллигент. Я очень страдал, когда моя родина была унижена, придавлена Версальским договором. Вы ведь и представить себе не можете, что тогда происходило у нас. Матери, умирающие с голода, продавали на улицах Берлина своих несовершеннолетних дочерей… и покупали их англичане, американцы, военные хлюсты. Я страдал и думал, когда и кто придет к власти, чтобы восстановить достоинство моей страны. Приходили разные, и все оказывались болтунами. Откровенно вам говорю — вначале я поверил Гитлеру: он порвал унизительный договор. «Ну и хорошо, — сказал я, — мы теперь гордо поднимем голову». Но Гитлер кинулся на Польшу, затем на Францию, потом на Балканы, потом нарушил договор с Россией… и я понял: это империализм. Потом я нагляделся, что делается в лагерях, и возненавидел их — гитлеровцев. Кто я? Мне трудно сказать: я сам не понимаю. Вот ваш Петр Хропов — он все понимает. У него ясная голова. Ясная голова у немецких коммунистов. Их тут много. Да, вот вам, кстати, и записка от вашего друга, — и он подал записку.

Петр Хропов писал, что «почти все заводы находятся в руках коммунистов и честных социал-демократов… эти пришли в себя», что «надо предупредить Красную Армию, когда она войдет в Силезию, чтобы не рушила заводы: их передадим целехонькими.

А вообще-то мне здесь делать нечего: пора бы к вам».

Прочитав записку, мелко изорвав ее, Татьяна, глядя в глаза Вормасу, сказала:

— Врачи все такие, как вы?

— Ну, нет. Иные стали верить в бога… и вернулись к Канту. Моя жена — тоже врач — каждый день посещает кирку. Вы представляете — врач, верующий в бога и попа?

— Я представляю — тупик, маразм. Все это я представляю. Но вот вы-то другой? Пригласите сюда Петра Хропова.

Вормас вскочил из-за стола, заходил по комнате, затем произнес:

— Вы по-настоящему дерзкая женщина.

— Нет. Не просто пригласите, а отпустите его со мной, — добавила она, не отрывая взгляда от лица Вормаса.

Тогда тот остановился, как вкопанный, и прошептал:

— А как отпустить?

— Отбыл наказание.

— У нас такого нет: все присланные сюда обязаны здесь и умереть… или должны стать мерзавцами, то есть предателями.

— Пусть вроде умрет.

Вормас засмеялся:

— Если бы я был один! Ведь всюду глаза!

— Обманите.

Лицо Вормаса болезненно передернулось:

— Это скверно — обмануть. Неэтично, если хотите знать.

— Да-а-а! — протянула Татьяна также, как это делал Громадин. — Я тоже когда-то думала, что обманывать кого бы то ни было неэтично. Но потом я убедилась, что неэтично обманывать только народ, а врага надо не только обманывать, но и уничтожать. Хорошо. Вы считаете такой поступок неэтичным. Тогда я вот… — Татьяна достала из ридикюля удостоверение за подписью Блюхера и вручила его ошеломленному Вормасу.

Ознакомившись с удостоверением, Вормас сел за стол, обхватил голову руками и простонал:

— Значит, все! Значит, жена моя права: единственный спаситель — бог! Как глупо я попал!

— Куда попал? — и Татьяна звонко, искренно рассмеялась. — Я просто беру все на себя, раз вам кажется это неэтичным. Я забираю его с собой, к Блюхеру.

— Новый фортель, — так говорит моя дочка. Но послушайте, я ведь должен нарушить законы империи.

— Их нарушаю я, а не вы. Я по закону требую отдать мне Петра Хропова. Вот закон, — Татьяна снова протянула ему удостоверение. — Вы еще политический чудак, дорогой доктор! — добавила она. — Вы еще не испытали на своей спине того, что испытывают люди, находящиеся в вашем лагере.

Вормас чуть погодя сказал:

— Я в вас могу влюбиться.

— Это делу не поможет.

Наутро Татьяна, получив письмо от Вормаса к знакомому доктору в курортный городок Ландэк, вышла из квартиры и села в машину, где уже находился со связанными руками Петр Хропов. Прощаясь, Вормас шепнул:

— Ваш образ навсегда останется в моей душе.

— Дай бог! — полушутя, смеясь, ответила она. — Вы перешагнули довольно глупую интеллигентскую черту — понятие о морали вообще, — и это хорошо. Шагайте дальше — будете по-настоящему жить. Я уверена: мы с вами встретимся в новом Берлине, — и, сев в машину рядом с шофером, она посмотрела на Петра Хропова, который улыбался во все лицо и намеревался было что-то сказать, но Татьяна ему кинула: — Есть поговорка: «Держи язык за зубами, будешь есть пироги с грибами».

Машина, ведомая шофером Гофмейстером, тронулась со двора лагеря. Как только они отъехали километров десять, Татьяна приказала шоферу остановиться, затем пересела в кузов, развязала руки Петру Хропову и сказала:

— Здравствуйте, Петр Иванович, — и к шоферу, который удивленно смотрел на нее: — На Ландэк, филолог-самоучка.

— Но я все понимаю, — ответил тот.

— Это очень хорошо, когда человек все понимает. Понимайте, но не болтайте… а то мы имеем возможность отправить вас на тот свет: я очень хорошо вижу ваш затылок, а наш «пленный» прекрасно умеет вести машину, — и опять к Петру Хропову: — Ну что, Петр Иванович? Намучились?

— Было дело.

— И потянуло вас?..

— К партизанам: душой отдохнуть!

— Вот видите, а вы говорили когда-то, что я наивная: а ведь везу вас к партизанам.

— Куда, Татьяна Яковлевна?

— К чехословакам.

— Я бы к своим: измотался.

— Но ведь своих-то, наверное, уже нет: вся страна от гитлеровцев освобождена.

— Ах, верно, верно!

Когда машина выбралась на перевал, ведущий в городок Ландэк, они вышли из нее, и перед ними открылась огромнейшая долина, усыпанная домами с черепичными крышами, прорезанная шоссейными, гудронированными дорогами, усаженными по обеим сторонам деревьями, совсем еще не тронутая бомбежками, пожарами.

Петр Хропов сказал:

— И какого чорта они на нас полезли?

— Они не лезли: их фашисты гнали. Так вы хотите сказать, Петр Иванович?