Федор Панфёров - В стране поверженных [1-я редакция]

— Конечно. Военная машина — страшная штука: честного человека ввинтят, как винтик… и не выкрутится, пока другие не разрушат машину.

— Но ведь на заводах-то?

— Там дело другое. Тоже сложное, однако в затылок не метится гитлеровец. В армии за каждым солдатом следит фашист… он в любую минуту может пристрелить.

— А вы заметили, большинство рабочих, обедневших крестьян не интересуется судьбой Третьей империи.

— Абсолютно. Наоборот, ненавидят. Гитлер даже не представляет, какой костер разжег под собственными ногами.

— А я вот недавно прочитала в «Правде», что Паша Ангелина… Ну, наша знаменитая трактористка… эвакуированная в Казахстан, на колхозных полях заработала пятьсот пудов хлеба и все отдала в фонд Красной Армии, то есть государства, за что и получила благодарственную телеграмму от товарища Сталина.

— Когда немецкий народ создаст свое государство, то будет относиться к нему, как Паша Ангелина, — заключил Петр Хропов.

Когда они сели в машину, шофер Гофмейстер, не понимавший русского языка, однако сказал:

— Я вижу, вы друзья.

— Да еще какие! — ответила Татьяна. — Мы оба работаем у Блюхера, заместителя Гиммлера, как вам известно.

— Заместитель — от слова замести: начальник что-то наделал, заместитель обязан замести. Я так понимаю.

— Опять филология?

— Не могу от нее отстать: в печонки въелась.

…И вот Татьяна снова сидит в комнатенке виллы Вольфов. Со стариками она очень сдружилась, особенно с Матильдой. Они целые вечера проводят с ней на веранде, и Татьяна каждый раз рассказывает о Советском Союзе. Матильда, несмотря на то, что была коммунисткой с большим стажем, в какой-то степени под влиянием пропаганды Геббельса имела представление о России как о стране отсталой, со слабо развитой индустрией. Но когда Татьяна сообщила ей, какая гигантская промышленность выросла в Советской России за последние годы, сколько школ, вузов, что среди населения ликвидирована неграмотность, что все женщины допущены к труду и что этим самым навсегда разрешен вопрос о женском равноправии, Матильда, выслушав, облегченно воскликнула:

— Это хорошо! Без индустрии — Гитлера победить нельзя: он захватил промышленность почти всей Европы. Страшно сказать!

Старик Вольф все больше молчал и, будто знающий человек, слушая высказывания Матильды, укоряюще покачивал головой и только иногда произносил:

— Вот я тебе говорил, что Геббельс плетет чушь. Приказал нарисовать картиночки и развесить в каждом доме. Про Украину, про Белоруссию, про Кавказ. Чушь! Ерунда! Картиночки висят, а кругом костры, костры, костры… Удары. Разве лаптями русские бьют Гитлера? Костры горят — и вспыхнет всеобщий народный пожар, я в это, Матильда, верю, как в нашу с тобой любовь.

— Ох, если бы! Если бы! — вздыхала та.

— Верь. Я тебе об этом говорил. Вот скоро приедет Базиль, и он расскажет все.

Вася приехал к вечеру, со всеми шумно поздоровался, подарил Матильде черную шляпу, старику Вольфу — новую трубку и пачку табаку, а когда остался с Татьяной вдвоем, сказал:

— Простите меня, Татьяна Яковлевна: долго не писал, не звонил. Было препаршивое дело.

— А что? Что?

— Борман не мог забыть вашего посещения имперской канцелярии. Вечером того же дня он вызвал меня к себе и сказал: «Одна женщина завелась здесь — Ева… Не зря Ева, она даже Адама соблазнила… теперь вы ввели вторую женщину. Посмотрим. Может быть, она сможет отбить фюрера от этой Евы. Пусть подерутся две собаки. Подать ее сюда!» — приказал он. Ну как я мог «подать» вас такому псу? Рискнул и сказал: «Сегодня еду в Швейцарию, везу золото, завтра могу ваше требование выполнить». О-о-о! Он задрожал, как боевой конь, услышав музыку злата, и нетерпеливо спросил: «Чье?» И я пошел ва-банк. Говорю: «Везу золото Гиммлера и Блюхера в банк. Хотите: отвезу и ваше?» И купил. На это я потратил две недели — отвез в банк слитки золота на имя Блюхера, на имя Гиммлера, на имя руководителя нацистской партии Бормана… и все загладил.

— Ах, вон что у вас было! Ну, а «чортолома» видели?

— Опять женское любопытство?

— Ага! Я ведь все равно, Вася, осталась женщиной. И вы расскажите, какой он из себя. Такой ли, как на портрете, или какой?

Вася, подумав, сказал:

— Вблизи я его видел раза три… и всякий раз опускал глаза.

— Боялся?

— Нет. Не его боялся, а того, как бы мои глаза не выдали всю ненависть к нему. И, однако, я заметил: он весьма плюгавенький, прихрамывает, носик остренький, как конец топорика, которым печники обрабатывают кирпичи, глаза шустрые, шныряющие: он, видимо, принимает кокаин или морфий. А впрочем, чорт его знает, какой он! Мне хочется всякий раз убить его на месте.

— Нет, Вася, — перебила его Татьяна. — Убить его должен народ. Его надо посадить в клетку и возить по странам, показывать как самого страшного преступника в истории человечества!

— Ну, нужен-то он очень! Я бы его убил, да боюсь, генерал Громадин тогда мне голову оторвет: разоблачил себя. Ведь сказано: таись, как таится песчинка в горе песка. Думается мне, неумный он, Гитлер.

— Почему?

— Кричит. Часто я слышу его визг в кабинете. А раз кричит, значит неумный: умный человек кричать не будет. А жулья около него! Ох, сколько! А шпионов, ох, сколько! Первый заместитель Гиммлера — английский шпион. И все хапают, тащат, воруют!

— А он сам как… жадный?

— На картины. Все знают: чтобы ему угодить, надо подарить картину-уникум. Мой шеф через это к нему проник: выкрал из Дрезденского музея две картины Рубенса и подарил их фюреру, за что и попал к нему в личную охрану.

— Но, позвольте, Вася… ведь картины Рубенса известны всему миру. Как же он принимает ворованные из музея Германии?

— Смотрит на это вот так. — Вася приложил руку к глазам и посмотрел через пальцы. — Ну, шут с ним, пускай больше ворует! Теперь о деле, Татьяна Яковлевна. С генералом Громадиным я связался. — Вася не сказал ей, что за это время видался с Громадиным. — Он уже командует Пятой дивизией. Партизаны все влились в регулярные войска. От вас, конечно, передал: «Жива, здорова и люблю тебя».

— Вот спасибо! А от него, от Николая Степановича?

— И от него: «Жив, здоров, люблю тебя и скоро увидимся».

— Ой! — воскликнула Татьяна и вся зарделась. — Так стосковалась я по нем, Вася! Если бы я сейчас встретилась с ним, я согласилась бы год, два жить на острове, никого не видать, а только его! — и она засмеялась тепло, как может смеяться мать.

— Я верю в это… в вашу любовь и в вашу чистоту, Татьяна Яковлевна… Но теперь, — он тоже тепло засмеялся, — вот какое задание от генерала. Вам надо начать серьезную работу в лагерях военнопленных — готовить восстание. Восстание готовится всюду: в лагерях, среди насильственно угнанных. Гигантское восстание! — Глаза у Васи загорелись, и он даже встал, прошелся по комнате и воскликнул, потрясая кулаком: — Спартаковское восстание! Помните, какое восстание поднял Спартак? Ну, куда ему до нашего восстания!