Федор Панфёров - В стране поверженных [1-я редакция]

— Да неужели и Борман? Ведь он фактически руководитель партии?

— Этот «строитель социализма», как в насмешку называют его, уже нахватал пять имений. Но он ничто по сравнению с теми, кто больше его кричит о «социализме»: Геринг, Риббентроп, Гиммлер и прочие, прочие. Эти «тихо» отходят от Гитлера. Им где ни быть: в Швейцарии ли, в Англии ли, в Америке, — лишь бы быть: на «пропитание» средств хватит. Но пруссаки думают о другом: Гитлер не оправдал их надежд. Он та кость, которую следует бросить империалистам других стран… и пока они грызутся из-за этой кости, собрать кое-какие силы и не пустить нас в Германию. Ведь все же рушится от ударов Красной Армии, особенно после минского поражения. Это хорошо видят Шахт, крепко связанный с американскими империалистами, не родственными узами, а финансовыми; доктор Гедлер, бургомистр Кельна, работающий в английской разведке, и другие так называемые гражданские лица, вплоть до Луи-Фердинанда Прусского, которого метили в монархи. Со стороны военных в группу заговорщиков входили генералы, фельдмаршалы. Ну, например, генерал-фельдмаршал Витцлебен, командующий всеми резервными армиями Германии, полковник Остер, начальник центрального управления германской контрразведки. Все эти лица были тесно связаны с американской и английской разведкой… и Гизениус, который до сих пор не открыт и теперь еще является заместителем Гиммлера по гестапо. Вот все эти и еще многие другие лица и решили: Гитлера убрать. Конечно, это делалось в полном согласии с американцами и англичанами. Но двадцатого июня бомба, подложенная буквально под ноги Гитлера, неудачно взорвалась, и Гитлер уцелел. Вот почему он ускакал из Пруссии в Берлин.

Они долгое время молчали, затем Татьяна задумчиво произнесла:

— А вы всё знаете?

— Не всё, но многое, — уклончиво ответил Вася. — Ну, мне пора отправляться, Татьяна Яковлевна. Что передать Николаю Степановичу?

— Да то же, — вспыхнув и привскочив с дивана, сказала Татьяна. — И еще, — ока вдруг вся поникла, на глазах навернулись слезы: — …Вася, может быть… может быть, это возможно передать: «Жива, здорова, люблю тебя и… будет у нас ребенок».

Усаживая Васю в машину, Татьяна рассказала ему о том, как провела время в Силезии, что там видела и как переправила Петра Хропова к чехословацким партизанам.

— Очень хорошо: это нам очень пригодится. А Николаю Степановичу я ваши слова непременно передам, — сказал Вася и отправился в постоянно пылающий Берлин.

Шестая группа военнопленных, в которой находился Николай Кораблев, к лагерю, или, как официально называли фашисты, к «Центральному лазарету», прибыла только через три дня утром.

Николай Кораблев и Сиволобов влились в эшелон военнопленных еще в Познани. Отсюда их всех на поезде переправили во Франкфурт, высадили на вокзале, прогнали по улицам города, извещая население, что все эти пленные захвачены под Варшавской Прагой, потом снова посадили в вагоны, перевезли в другой город, прогнали по улицам и опять на станцию. Так вплоть до Старого Дрездена. Отсюда уже пешком в «Центральный лазарет». В пути Николай Кораблев и Сиволобов перезнакомились с большинством военнопленных. Оказалось, что все это те, кто прошел «огни и воды», побывав во многих лагерях, сумев миновать бани с удушливым газом, «душегубки».

И вот теперь, стоя перед воротами в лагерь, Николай Кораблев с щемящей тоской подумал:

«Переступим за ворота и вернемся ли оттуда? — и впервые за эти долгие, томительные, голодные дни почувствовал, как у него задрожали ноги в коленках. — Это от недоедания», — решил было он, но на сердце у него так заныло, что он даже покачнулся, приваливаясь к плечу Сиволобова, но, заметя, что тот стоит тоже бледный, шепнул:

— Не падайте духом, Петр Макарович!

— Ноги не держат на земле чужой, да еще будем за колючей проволокой.

— Вот еще что выдумал: мы там хозяева.

— Хозяева? Вон какая шея-то у вас стала, вроде из мочалки скрутили. Хозяева!

— Напрасно так думаете. Лучше присматривайтесь. А то ведь на волю теперь скоро не попадешь. Заметили, неподалеку от станции в лесу постройки? Видимо, военный завод. Наверное, туда гоняют на работу.

— Это так. Действительно, мы всюду должны быть хозяевами, — ответил Сиволобов и, подняв голову, осмотрелся.

Ворота были из толстых бревен, переплетенных колючей проволокой; дальше проволока тянулась в три ряда, высотой до двух-трех метров. Около самых ворот телефонный столб, с высокой подпоркой, с перекладиной в середине. На перекладине ветер трепал петли из тонких, почерневших от дождей веревок.

«Значит, тут для показа вешают», — решил Сиволобов и хотел было об этом сказать Николаю Кораблеву, как послышалась команда: «Смирно!»

Пленные, несмотря на усталость, от окрика подтянулись. Над всеми прошел гул, похожий на вздох. А к воротам из глубины лагеря вышел фашист, довольно пожилой, с отвислыми щеками, как у старой легавой собаки. Глаза у него небольшие, свирепо злые, брезгливые. Рядом с ним второй гитлеровец — высокий, с маленькой головкой. Он часто вкривь и вкось взмахивал руками. По всему видно, он весьма пьян. Первый же, широко расставив ноги, помахивая сосновой суковатой палкой, закричал голосом, идущим откуда-то из живота:

— А-а, ню-ю! Рюсь! Пять-пять-пять, — и, растопырив пальцы на руке, крикнул: — Переводчик!

К нему подбежал переодетый в форму полицейского переводчик. Сначала Николай Кораблев и Сиволобов не обратили на него внимания. Ну, переводчик и переводчик. Мало ли их встречалось в пути! Но вскоре они оба отшатнулись: перед ними стоял Зеленый.

— Может быть, у меня глаза устали, Николай Степанович, — шепнул Сиволобов. — Он это или не он?

— Он. Что будет, если узнает нас?

Зеленый, щеголевато поправив на себе ремни и ремешки, выступил вперед и прокричал, показывая сначала на пожилого немца:

— Это, да будет вам известно, начальник «Центрального лазарета», господин Аксман, а рядом с ним господин Отто Нейман, начальник разведки! Он маленечко выпил, но это для вас, русских. А теперь становись по пятку. Ну, шевелись!

— Ай! — тоненько вскрикнул Сиволобов. — Я бы с живого с него не слез!

Пленные встали по пятку. Тогда снова раздалась команда, и люди двинулись через ворота во двор лагеря. Аксман стоял у столба и, суковатой палкой стукая по плечу крайнего, отсчитывал ряды, произнося на ломаном русском языке:

— Все равно сдохнут, Вашка, — обратился он к Зеленому. — Раз-раз, — и добавил по-немецки: — Считай, сколько голов.

— Иваном его звать, Зеленого, по-деревенски Вашка. Вишь ты, как его тут величают! — прошептал Сиволобов, идя рядом с Николаем Кораблевым, стараясь не смотреть на Зеленого, и, однако, неотрывно смотрел, готовый кинуться на того и придушить. — И чего это у меня злости на таких даже больше, чем на фашистов? — спросил он Николая Кораблева.