Федор Панфёров - В стране поверженных [1-я редакция]

Ждал ли кто-нибудь того, что случится, когда красные воины вступят на территорию Пруссии? Вряд ли. Верно, бойцы поговаривали:

— Ворвемся — и камня на камне не оставим!

— Мы их отучим соваться на советскую землю.

Но того, что случилось в первый же день, как только красные воины вступили на территорию Пруссии, никто не ждал. Вдруг всех бойцов, командиров, политработников обуяла безмерная ярость.

Даже такой человек, как Иван Кузьмич Замятин — мирный по своей натуре, любитель собирать грибы, бывший начальник моторного цеха, — и тот сорвался: подчиняясь чувству мести, он кинул танк на первый попавшийся домик, проломил его, откатил танк и снова кинул на второй домик. Он об этом не договаривался ни с Ахметдиновым, ни со Звенкиным. Не помня себя, только чувствуя одно — как в нем неудержимо клокочет ярость, он начал мять и давить, «утюжить» кирпич, выбитые балки, мебель, в гуле мотора, в хрусте выкрикивая одно и то же:

— А-а-а! Мокрицы! А-а-а, погань! А-а-а, мокрицы!

Ахметдинов с силой вырвал у него руль, отвел танк к леску, на поляну. Тут они вместе, всем экипажем, выволокли Ивана Кузьмича через люк наружу и, бьющегося в судорогах, положили на порыжевший снег. Затем долго растирали ему виски спиртом, а когда Иван Кузьмич пришел в себя, приподнялся и еще непонимающе посмотрел во все стороны, Ахметдинов покачал головой и укоряюще сказал:

— Ах, товарищ майор! Плохо будет, полковник узнает. Сам вчера на митинге сказал: «Рука советского воина должна быть благородной». Что сегодня сделал? Ай-яй!

Иван Кузьмич сел на хрупкий снег, долго по привычке тер большим пальцем ладонь, затем раздельно произнес:

— Себя не помню. Это не я был.

— Майор должен всегда себя помнить, особенно командир танка. Как себя нельзя помнить! — Ахметдинов снова печально покачал головой, но на него прикрикнул всегда молчаливый Звенкин; вскинув длинные руки, как всегда, повторяя одно и то же, он закричал с визгом:

— Рвы, рвы забыл! Рвы! Дети там! Женщины! А ты забыл? Забыл! Рвы! Забыл!

— Я? Нет. Рвы не забыл. Детей, женщин не забыл. Но ведь наша рука должна быть благородной?

— Благородная! Благородная! Должна! Ну, должна! А они дави — и все, дави — и все!

— Не скандаль с ним, Звенкин, — приказал Иван Кузьмич. — Прав он, Ахметдинов. Рука у нас должна быть благородной: мы миру свет несем. В бою мни и дави, а тут… Зря. Нехорошо.

Как всегда во всяком движении — положительном или отрицательном, — один поступок вдруг становится выдающимся, — так получилось и тут: то, что сделал Иван Кузьмич, сразу всплыло на поверхность, стало угрожающим и очутилось в центре внимания не только командира Добровольческого уральского танкового корпуса полковника Ломова, но и командарма Анатолия Васильевича.

Анатолий Васильевич срочно созвал штаб армии, пригласив полковника Ломова и представителей всех звеньев. Командиры и политработники, спеша на совещание, уже знали, в чем дело: «Командарм поставит вопрос о том, как утихомирить разбушевавшуюся ненависть». Когда все собрались и Галушко усадил приглашенных за длинный стол, покрытый все тем же зеленым сукном, из соседней комнаты вышел Анатолий Васильевич — напряженный, постаревший. Вынув из кармана листовку, где была опубликована статья под названием «Уничтожь немца!», командарм аккуратно разгладил ее и в тишине произнес:

— Печать — великая сила. Печать — помощник нашей партии. Но… но кто написал такое «Уничтожь немца!»? Подряд? Без разбору? Вот я стою на квартире у крестьянина. Четверо ребятишек. Старуха. Две вдовы. Что ж, давайте выведем их во двор и царап-царап. Так, что ли, товарищ редактор?

Все молчали, хмуря лбы, понимая нелепое содержание статьи, а редактор украдкой ухмыльнулся: он перепечатал статью из фронтовой газеты, а фронтовая газета для него являлась непререкаемым авторитетом, и он уже предвкушал, как сейчас станет неловко командарму: в то же время ему не хотелось ставить его в смешное положение, и он, попросив разрешения, подошел к Анатолию Васильевичу и шепнул на ухо, но шепнул так, чтобы слышали все:

— Эта статья перепечатана из фронтовой газеты, — и, пристукнув каблуками, громче добавил: — Разрешите сесть, товарищ командарм?

— Удивил! Слышали, удивил нас редактор! Ну что ж, раз во фронтовой газете опубликована сия штука, то давайте подряд уничтожать немцев. Давайте! Ну, Галушко! Выводи всех немцев из хаты во двор, редактор уничтожать их будет. Прекратить! — вскрикнул Анатолий Васильевич, расправляя могучие плечи. — Прекратить! Листовку изъять! Полковник Троекратов, — обратился он к начальнику политотдела армии, человеку небольшого роста, с мягкими чертами лица и бархатным голосом. — Прекратить! Мы армия, несущая миру свободу, счастье и радость. Культуру! Понимаете, культуру, настоящую культуру!

Троекратов скрытно улыбнулся, но Анатолий Васильевич уловил эту улыбку и вспомнил, как однажды поспорил с ним о немцах. Это было еще под Орлом. Тогда Троекратов выдвигал как раз вот то, что сейчас сказал Анатолий Васильевич. Теперь, улыбнувшись, Троекратов поднялся и произнес:

— А помните, я говорил: немецкий народ — иное дело.

— У нас на земле не было немецкого народа, — зло кинул Анатолий Васильевич. — Был враг. А сейчас мы врага выгнали с нашей земли и пришли к немецкому народу. Вы долго думаете. Вроде диссертацию пишете. А политическое колесо быстро вертится. Эко до чего дошли — танком дома крестьянские рушить. Это, кажется, у вас, полковник Ломов?

— И очень хороший танкист, товарищ командарм, — встав, ответил Ломов.

— Чем? Отутюжил крестьянские домики? Вояка!

— Нет, это очень плохо: отутюжил. Но он добровольно вступил в танкисты, в бою прошел от Орла со своим экипажем. Несколько раз награжден, недавно ему присвоено звание майора, а вы подписали представление его к высшей награде — на Героя Советского Союза…

— И знаю! — прервал Анатолий Васильевич. — Вы думаете, я Ивана Кузьмича Замятина не знаю? Награждал, дескать, не зная человека, подписал представление, не зная человека? Знаю Ивана Кузьмича Замятина! Весь его экипаж знаю! И вот тут-то и беда, что именно такой благородный человек, как Иван Кузьмич, начал безобразным делом заниматься! Галушко! — позвал Анатолий Васильевич, а когда тот «вырос» перед ним, командарм сказал, сдерживая какую-то внутреннюю боль: — Полковник Домов, рекомендую Ивана Кузьмича Замятина с танка снять. Отдать под суд. Галушко, представление о присвоении Героя Советского Союза Замятину задержать. А вы, полковник Троекратов, перестаньте по всякому случаю писать диссертации. Сегодня же всюду оповестить коммунистов, что мы пришли к немецкому народу, а с народом надо вести себя как с народом, а не как с врагом. Понятно? Желаю успеха, товарищи…