Роман Левин - За неимением гербовой печати

— Кто ты естесь? — спросил меня по-польски белокурый щеголеватый пацан, когда я появился впервые у проезжего моста.

Через железнодорожные пути было переброшено два моста, проезжий для всех и пешеходный — только для немцев.

— А тебе зачем знать? — уловив недружелюбный тон блондинчика, так же недружелюбно ответил я.

— Совет? — сказал пацан и пригладил ровный, как струнка, пробор на голове. — Давай уматывай отсюда.

— Почему это я должен уматывать? — став в оборонительную позу, спросил я.

— Потому что мы здесь давно работаем.

Он прилично говорил по-русски, только некоторые буквы особенно шипящие, произносил как все поляки.

— Я твой хлеб не заберу, понял, — решительно сказал я.

— Лучше уходи, а то пожалеешь, — надменно щуря голубые девчачьи глаза, пригрозил франт.

— Ты меня только не пугай, — сказал я, понимая, что если сейчас уступлю, то, во-первых, буду себя презирать, а во-вторых, надо будет навсегда отсюда уйти. — Кто ты такой, чтобы приказывать?

— Кто я такой? — переспросил он. — Вот сейчас ты узнаешь, кто я такой. — Он подступал ко мне, и я отчетливо увидел противные, мелкие, как просяные зернышки, угри на щеках возле глаз. Пацан был щупл и невысок; я подумал, что, вероятно, справлюсь с ним и что он больше хорохорится, чем на самом деле в состоянии сделать. Я знал, что среди ребят всегда находятся желающие побоговать над новичком, то ли пришедшим первый раз в класс, то ли появившимся недавно на улице. Как правило, этими задирами оказываются самые отвратительные трусы и доносчики.

Франт был настолько неприятен мне, что руки так и чесались дать ему по физиономии, по этим белым точечкам на скулах. Но я не любил драться и не хотелось начинать первым. Если полезет, дам сдачи.

Он почуял мою решимость постоять за себя и побежал звать товарищей. Конечно, при желании они меня отколотят, подумал я. Надежды на то, что смогу объясниться с ними, если они все как этот прилизанный блондинчик, — никакой. Трусливо подмазывать пятки не хотелось.

Франт вернулся в сопровождении долговязого подростка с большими растопыренными ушами, торчащими из-под суконной польской шапочки. Он что-то нашептывал долговязому, должно быть науськивая его на меня.

— Один на один сдрейфил, да? За подмогой побежал, — опережая события, пристыдил я блондина. — А вот давай один на один, если ты такой смелый.

Долговязый остановился, ожидая, что ответит на это его приятель.

— Я могу, только не хочу с тобой связываться, — хорохорясь, злорадно сказал он.

— А ты, если чистишь, — угрюмо вмешался долговязый, — зачем на чужую территорию пришел?

— Как это на чужую? — не понял я.

— А так, кто работает возле зольдатенхауза или около кинотеатра, не приходит сюда, а мы туда, к ним, не ходим.

Вот оно что, значит у каждого свои владения, дошло до меня.

— А как же мне быть, если я нигде раньше не чистил и у меня нет никаких владений?

— Не знаю, — подернул плечами долговязый, — мы здесь давно, и у нас свои дела.

— Слушай, как тебя зовут? — неожиданно спросил я долговязого.

— Збышек, — ответил он по инерции.

— Понимаешь, Збышек, у нас дома совсем нечего есть. Если я не подработаю, помрем с голоду. А у меня еще и мама, и сестра, и бабушка.

— Ну и что из того, нашел кому жаловаться, — не унимался франт.

— Почекай, — остановил его Збышек решительно и, обращаясь ко мне, сказал: — У нас тоже плохо.

— Я понимаю, — сказал я, — но вы хоть в своих домах живете, а нас совсем чужая женщина пустила, Василиса Адамовна, понимаешь, совсем чужая.

Подошли еще несколько мальчишек, пахнувших ваксой, по-деловому серьезных. Обступили полукольцом. Слушали, о чем толкует Збышек с неизвестно откуда взявшимся конкурентом.

— Чего ты с ним размавяшь, дай ему як тчеба, — по-польски сказал блондин, призывая Збышека расправиться со мной.

Мне казалось, что ребята не особенно поддерживают франта. Они больше прислушивались к долговязому. Вероятно, не одного из них белокурый встречал, как меня.

Из-за пухлой весенней тучи выглянуло солнце и засветилось, как фонарь, большое растопыренное ухо Збышека. Потом он повернулся, став к лучам боком, и ухо погасло.

— Вот интересно, — пораженный внезапным зрелищем, проговорил я. — Ухо светится.

— Какое ухо? — глядя на меня удивленно, не понимая, при чем здесь ухо, спросил Збышек.

— У тебя ухо светилось только что.

Ребята засмеялись.

— Вы не смейтесь, — опасаясь, что Збышек обидится, сказал я, — это у каждого может светиться на солнце. Вот поглядите.

Я подставил под лучи сведенные вместе пальцы, и они засветились рубиновым светом.

Ребята, следуя моему примеру, стали подставлять солнцу руки, уши. Просили друг друга посмотреть со стороны. Так увлеклись этим, что забыли о том, что на их территорию посягнул конкурент. Не забыл об этом только блондинчик, он искоса поглядывал на меня, думая, как бы со мной разделаться. Я все время ощущал на себе его злые глаза.

В конце концов, черт с ними, решил я, свет клином не сошелся на этой территории. После того что я не струхнул и не сбежал сразу, сейчас можно преспокойно, с достоинством уйти.

И вдруг, к моему удивлению, Збышек отвел меня в сторону и как ни в чем не бывало сказал:

— Ты того, можешь здесь оставаться, если хочешь. Кушать всем надо. А на него, — он указал на франта, — внимания не обращай, он у нас такой. Хотя сам понимаешь, если все сюда придут, что нам останется.

— Понимаю, Збышек, — сказал я, хотя не очень понимал.

Ребята, видя, что дело кончилось миром, разбрелись кто куда.

Мы с долговязым Збышеком свернули в переулок. Там на пустыре возле груды ржавого металла расположились немцы.

— Ты уже когда-нибудь пробовал чистить, знаешь, как это делается? — спросил Збышек.

— Пробовал, на бульваре.

— Там ничего не заработаешь, — махнул рукой Збышек.

— Точно, — подтвердил я, — раненые из госпиталей, сердитые все.

— А эти на фронт едут или в отпуск. Лучше, конечно, дело иметь с отпускниками.

— Почему?

— Ясно, почему. В настроении они.

Уверенной походкой Збышек направился к сидящим на пустыре.

— Штивель путцен, — кивая на сапоги, скорей утвердительно, чем вопросительно, сказал он и, не ожидая согласия, вытащил щетки.

Немцы переговаривались между собой, посмеивались. Збышек невозмутимо, словно реплики и смех его не касались, норовил самовольно приступить к работе.

— Ду бист феррикт, меншескинд [14] Ты с ума сошел, малый (нем.) . , — ругнулся немец, но сапоги не убрал.

Стоя в сторонке, я восхищался хваткой Збышека. Вот, значит, как надо действовать.

Збышек хитро подмигнул мне, приглашая следовать его примеру. Мне не хотелось отбивать у него клиентов, которых он совсем не обязан мне находить.