Роман Левин - За неимением гербовой печати

— На, ком, ком, вас штейст ду, канст ду аух путцен [15] Иди, иди, чего стоишь? Можешь тоже чистить (нем.) . , — позвал меня сосед того, которому Збышек уже заканчивал драить сапоги.

— Давай, чисть, чего ты. Видишь, зовет, — уже громко сказал Збышек.

Мне не оставалось ничего иного, как последовать его примеру.

— Давай смелей, у тебя отлично получается, — подбадривал Збышек.

— А бархатка-то мировая, где достал?

— Хочешь подарю?

— Сам чем будешь работать?

— У меня есть, бери, — соврал я.

Мне очень хотелось сделать Збышеку что-то приятное. И я радовался предоставившейся возможности. В полдень я собрался уходить.

— Куда ты? — поинтересовался Збышек. — Сейчас самая работа начнется. Днем в основном поезда и прибывают.

Задание Бориса у меня не выходило из головы. Я так замотался со своими делами, что до сих пор не был у платформ, где разгружаются санитарные поезда. Надо это делать с самого утра и к вечеру, по дороге домой решил про себя. Я не должен прозевать ни одного санитарного состава, а если еще что узнаю, тоже ругать не будут.

Ворота товарного двора были открыты, и оттуда одна за другой вылетали санитарные машины. Значит, сегодняшний поезд уже прибыл. Но с улицы просматривалось не много, только два-три вагона, остальные были заслонены стеной пакгауза. Узнать, сколько примерно привезли раненых, возможно, лишь подсчитав вагоны. Я вертелся перед воротами, не зная, что предпринять. Пытался прошмыгнуть в ворота, но остановил полицай. Потом я догадался взобраться по остаткам покореженных лестниц в разбомбленном доме напротив и оттуда из-за стены на уровне третьего этажа наблюдать, как разгружается состав. Я не был в восторге от своего наблюдательного пункта. Во-первых, это довольно далеко от места разгрузки, во-вторых, остатки перекрытий между этажами, где я пристроился, держались на честном слове.

Но главный недостаток заключался в том, что боковой стены у дома вообще не было, меня легко можно было обнаружить с улицы, если бы кто-нибудь пожелал присмотреться.

Лучше всего пути около вокзала, и сам вокзал, и товарная станция, и все эшелоны в районе центрального узла просматривались с пешеходного моста, того самого, по которому разрешалось ходить только немцам. Однажды мне все же довелось пройти по нему, но прогулка эта кончилась для меня печально.

Пешеходный мост был переброшен через железнодорожное пути от привокзальной улицы до вокзала и далее до дороги, ведущей на Граевку. Держался он на склепанных металлических опорах. Молниеобразные пролеты дощатой лестницы, схваченной железными скобами, гулко гремели, когда по ним поднимались.

Темноволосый, стройный гауптман всучил мне чемодан и приказал нести, после того как я почистил ему в городе сапоги. Груз был не тяжел, немец мог бы его отлично донести сам. Он шел прямо, большими шагами, и я едва поспевал за ним. Когда я увидел, что немец собирается идти через пешеходный мост, я, как мог, попытался объяснить ему, что мне по этому мосту ходить не разрешается. Офицер не понял или даже не пожелал слушать меня, поманил рукой и легко, вприпрыжку, продолжал подниматься по лестнице. Я глядел сзади на его туго подтянутые галифе и думал, как выпутаться из этой ситуации. Хотя, в конце концов, я тут ни при чем. Немец меня заставил нести чемодан, с него и спрашивайте.

Но полицай у входа на мост, около пожарного ящика с песком, ни о чем не стал спрашивать. Он видел, что я несу немцу чемодан, и заговаривать с офицером не решился.

Шли по мосту, обдуваемые гарью локомотивов, пыхтящих на путях. Белые клубы пара переваливались через перила моста, просачивались сквозь неплотно пригнанные доски настила.

Справа, рядом с мостом, разгружались санитарные поезда. Все как на ладони. Вот бы откуда вести наблюдение. В момент сосчитал пятнадцать вагонов. Состав разнокалиберный, нестройный. Вагоны и по форме и по высоте разные — здесь и польские миниатюрные вагончики, и немецкие цельнометаллические с покатыми крышами, и наши квадратные, словно большие зеленые сундуки.

Дальше у самого вокзала стоял эшелон с итальянскими солдатами. То, что это итальянцы, узнал потом, а тогда, увидав на открытых платформах возле автомобилей и орудий солдат в незнакомой форме, засмотрелся. Это было похоже на киносъемку или на представление, настолько театрально они выглядели в своих брюках-гольф под колено, в шапочках с длинным шнуром, увенчанным кистью. Черненькие, курчавые, они щебетали на своем певучем языке.

Спустившись с лестницы к самому вокзалу, немец сунул мне новенькую, лощеную, как он сам, марку, забрал чемодан и удалился. Мне предстояло выбираться отсюда самому. Я подумал, что, если пойду в сторону Граевки, меня непременно задержат. Потом доказывай, как ты сюда попал. Полицай же со стороны города видел, как мы прошли с немцем.

Но именно тот самый полицай, который несколькими минутами раньше не проронил ни единого слова, сейчас, когда я собирался пройти мимо, преградил дорогу.

— Ты что, не знаешь, что тут цивильным ходить воспрещается, «ферботен», — для надежности произнес «воспрещается» по-немецки и указал на щиты с этим словом, приколоченные внизу у входа на лестницу.

— Но вы же видели, я прошел только что с гауптманом.

— Ну, видел, шо из этого. Зараз ты идешь сам, — нахально сказал полицай.

С его желтого малярийного лица не сходило выражение злорадства. Поначалу я думал, что он постращает и отпустит, ведь дело-то имел не со взрослым, а с пацаном. Но когда он окликнул своего напарника, прохаживающегося внизу по путям, сомнение исчезло.

— Слухай, Степан, покарауль тут за меня, пока я отведу до комендатуры.

Комендатура железнодорожной полиции помещалась около вокзала рядом с санпропускником в небольшом кирпичном домике. Пока мы шли туда, в мыслях было всякое. Конечно, с полицаями лучше не связываться, но что они могут мне сделать. Потребуют документы, а какие могут у меня быть документы. Спросят, почему очутился на мосту — объясню.

А что если им известно, с какой целью я брожу около вокзала. Ерунда, откуда им это может быть известно? К тому же у меня ящик со щетками и гуталином, сразу ясно, чем занимаюсь. В этом районе много мальчишек-чистильщиков.

В тесной, затхлой комнате полно народа. Сменившиеся с дежурства и готовящиеся заступить на него полицаи сидели на лавках вдоль стен, курили, развязно похохатывали.

У окна за канцелярским столом сухопарый длиннолицый человек с рыжеватым пушком на почти облысевшем черепе. Он уставился на меня, ожидая, что скажет полицай, приведший малолетнего преступника.

— Ось на мосту задержал, — коротко объяснил конвоир.

— На мосту? — удивился начальник. — Как же он прошел на мост?