Роман Левин - За неимением гербовой печати

— Теперь наши пошли наперехват.

— У нас теперь много самолетов? — неожиданно спрашиваю я.

— Хватает, а что? — удивленно наклонив голову, не понимает моего вопроса капитан.

— А тогда было мало.

— Когда тогда?

— В самом начале. Мы все ждали, что вот наши появятся.

— Ты здесь был с начала войны?

— Был, а как же, поэтому и говорю.

Мне нравится, что капитан ко мне относится серьезно, а не как к любопытствующему мальчишке. Я бы не хотел злоупотреблять его терпением, но не могу отказаться от столько раз волновавшей меня темы.

— Говорят, что если бы было у нас достаточно самолетов и танков, сразу немцам всыпали бы.

— Ты рассуждаешь, как мой дядя из Кутаиси.

— Вот видите, ваш дядя тоже так думает.

— Ты только не слушай, что там болтают всякие «знатоки». Кончится война, разберемся во всем.

Легко подтянувшись на руках, капитан выбирается из щели, потом помогает вылезти мне.

— Ну, что дальше? — спрашивает он неопределенно, как бы досадуя на непредвиденную заминку.

Я не знаю, что он имеет в виду, потому что еще не успел даже выяснить, как и когда смогу уехать отсюда.

— Я еще не обращался к дежурному на КПП, — говорю я.

— Тебе тоже ехать? — удивляется капитан, очевидно приняв меня за мальчика, случайно застигнутого на дороге налетом.

Теперь же, услыхав, что собираюсь обратиться на КПП и приглядевшись к военному обмундированию, он принимает меня за воспитанника, отправленного из части на учебу или еще куда-нибудь. В эту пору из многих воинских частей ребят отправляли на учебу в суворовские училища и детдома. Спустя несколько месяцев в октябре сорок четвертого я встретил многих из них в Казанском суворовском. Здесь были много раз раненный 15-летний гвардеец Витя Киселев и позванивавший медалью «За отвагу» долговязый подросток Володя Овсянников.

— Отвоевался, значит, служивый, — сочувственно, зная, с какой неохотой ребята отправляются в тыл из приласкавших их воинских частей, говорит капитан.

— Не воевал я, — как бы оправдываясь, объясняю, — мы с первого дня к немцам угодили.

— Да ты что-то говорил уже об этом, — вспоминает капитан.

Из щелей, так же, как мы, выбираются люди. Они сосредоточенней и серьезней, чем казались до сих пор.

Офицер с повязкой на рукаве энергично распоряжается около шлагбаума.

— Слушаю вас, капитан, — едва откозыряв, говорит он, когда мы подходим к нему…

По званию он младше капитана, но положение, которое занимает здесь на КПП, позволяет ему держаться весьма независимо и строго, даже придирчиво. В конце концов, только от него зависит, когда и кто сможет уехать.

Капитан своей внешностью и выправкой, очевидно, не слишком импонирует усталому дежурному по КПП.

Против великолепных хромовых сапог капитана, хранящих еще остатки глянца, у дежурного на ногах стоптанные брезентовые. В них, конечно, легко и не парко, но вид не тот. Да и гимнастерка не из отличной темно-зеленой диагонали, как у капитана, а холщовая, штопанная на рукаве.

«Откуда взялся здесь этот франт?» — как бы говорит недружелюбный взгляд дежурного.

— Мне нужно попасть в Минск, — все отлично замечая, сдержанно отчеканивает капитан.

— Документы! — еще более лаконично отвечает дежурный.

Капитан протягивает удостоверение.

— Капитан Парадзе, — не поднимая глаз от бумаги, читает дежурный. — Вон стоит крытый «студебеккер», сейчас он пойдет, можете ехать.

Оказывается, нам с капитаном по пути. Я пытаюсь предъявить дежурному свой документ, но тот, разобравшись с капитаном, уже отвернулся к другим военным, обступившим его со всех сторон.

Капитан берет у меня из рук бумагу, мягко встряхивает, расправляет перед глазами.

— Отлично, мы попутчики, — говорит он, — веселей будет, как думаешь?

— Веселей, — соглашаюсь я, обрадованный, что так складываются обстоятельства и что нам ехать вместе.

По всему видно, капитан тоже доволен. Его не смущает, что могут появиться новые заботы с мальчишкой.

— Вдвоем в дороге всегда лучше, чем одному, — говорит он, — во всех отношениях.

— Может быть, это так.

— Ты еще сомневаешься?

— Одному порой было легче пройти. Не понимаете? А сестра у меня понимала, поэтому не пошла со мной тогда в сорок втором, когда я прибежал к ней после расстрела в Петровичах. Я ее звал, а она не пошла и погибла.

— Вот как!… — сокрушается капитан.

Солнце припекает все сильней, даже парит. Капитан вытирает платком вспотевший лоб и шею.

— Скверно, что в самую жару придется трястись в машине…

— Хрусталев сказал, что до вечера обязательно будем в Минске.

— Да, если ехать как следует, — подтверждает капитан.

Мы подходим к машине, уже заведен мотор и водитель нетерпеливо поглядывает из кабины, ожидая, когда погрузятся все, кто едет с ним. Забираемся в кузов и устраиваемся на скамейках, отброшенных вдоль бортов. Места поближе к кабине заняты. Там сидят несколько раненых солдат с перебинтованными руками и головами. Тут же сопровождающая их женщина-военврач. Лица у солдат сумрачны, и они о чем-то переговариваются негромко. Особенно невесел молодой солдатик, что сидит напротив и бережно, как младенца, нянчит на весу перебинтованную руку. Едва заметно покачивается. Рана беспокоит его, но он старается не выдать боли, покусывает сухие губы, а на юношески вздернутом носу проступают капельки пота.

В первое мгновение мне кажется, что мы попали с капитаном куда-то не туда. Мы, такие здоровые и бодрые, рядом с этими усталыми, искалеченными людьми.

Капитан тоже молчит, приглядываясь. Потом ободряюще кивает головой, дескать, что делать, привыкай.

Я кладу под скамейку вещи.

— Такая жара, а тебе шубу таскать приходится, — сочувственно говорит капитан.

— А куда ее деть, не бросать же.

— Изнутри как бурка. Между прочим, у нас на Кавказе в горах пастухи не расстаются с буркой ни зимой, ни летом.

Я представляю на минуту капитана в бурке и папахе, с кинжалом на поясе. Великолепный вид, прямо как какой-нибудь джигит.

— Кстати, моя родословная идет от князя Гургена Круашвили, у которого мой дедушка Симон был пастухом, а отец Реваз Парадзе — конюхом. Он и унаследовал по прямой от князя Круашвили все его состояние, когда тот убежал за границу в девятнадцатом году. Тебе ясно?

— А дальше?

— Что дальше? Мой старик и теперь председатель колхоза на бывших землях Круашвили. А я — капитан Парадзе, следовательно главный виночерпий колхоза. Моя специальность технология и производство вина.

— Это хорошая работа?

— Не жалуюсь, мне нравится.

Раненые солдаты все больше прислушиваются к нашему разговору. Капитан говорит не слишком громко, но так, что его хорошо слышно и тем, кто сидит у самой кабины. Солдатам нравится, как он весело, с юмором рассказывает о себе, и они устало и неловко, но все более оживляясь, реагируют на это.